Адам Смит

Смит нашел многие идеи Тюрго весьма близкими к своим. Хотя Тюрго во многом сходился с Кенэ, взгляды его были шире и гибче. Он твердо стоял за свободу торговли, за отмену феодальных повинностей и ремесленных цехов, за всеобщность налогообложения. Что было возможно, он делал в своей провинции. Тюрго хорошо знал английских авторов — Чайлда, Юма, Таккера; среди «секты» же было принято снисходительно-презрительное отношение к английской политической экономии.

— А мы как раз говорили о вас, — сказала мадам Гельвеций, когда Тюрго уселся. — Вернее, о вас, докторе Кенэ и экономистах. Мсье Смит посетил вчера антресоли.

— Кстати, вас там ждали, — заметил аббат. — Апостолы не оставили надежду полностью обратить вас в кенэанскую

веру. — Он старательно выговорил это только что пришедшее ему в голову слово. — Особенно молодой Дюпон. Сам Учитель, по-моему, об этом не очень заботится.

— Кажется, вы богохульствуете, аббат? — с сомнением спросила она.

— В пределах допустимого, мадам. Вчера, когда мы ехали ночью из Версаля, мсье Смит говорил мне, что это напоминает ему Сократа и его учеников. Что до внешности доктора, то он, пожалуй, действительно похож на Сократа. (К счастью, без Ксантиппы: иначе антресольный клуб давно закрылся бы!)

— Правда, что бывший интендант Мартиники живет у доктора? — перебил его д'Аламбер.

— Да, мсье Лемерсье не сходит с антресолей уже несколько недель. Они готовят какое-то сочинение, где будет изложено все кредо секты… Но я не закончил. Так вот, может быть, он и похож на Сократа. Но когда я слышу и вижу учеников, то, как хотите, мне на ум приходит язык евангелия. Разве это не маркиз Мирабо: «Но Идущий за мною сильнее меня; я не достоин понести обувь Его; Он будет крестить вас… чистым продуктом и единым налогом»?

— От Матфея, глава третья, — серьезно прокомментировал Тюрго.

Все, кроме него, расхохотались.

— Сорбонна не проходит даром, — заметил д'Аламбер. Морелле и Тюрго вместе изучали богословие в Сорбонне.

Блестящие таланты молодого Тюрго обещали новое светило церкви. Архиепископ Парижский, прослушав одну из его латинских речей, с восторгом говорил об этом королю. Но в 23 года красивый аббат неожиданно оставил духовную карьеру, скинул сутану и стал часто появляться в салонах. Говорили, что одна из причин этого — его чувства к мадемуазель де Линьивиль, отнюдь не чисто дружеские. Но она тогда же вышла за Гельвеция, который был на 12 лет старше и в 12 раз богаче Тюрго. Впрочем, никто не сомневался, что это брак по любви, и никто не приписывал Тюрго связи с мадам Гельвеций. Его считали любовником герцогини д'Анвиль, время от времени приписывали другие связи. Говорить на эту тему с ним не решались даже самые близкие друзья: характер Тюрго не допускал фривольности и ограничивал интимность.

Их разговор в углу гостиной был прерван приглашением к обеду. За столом Смит и Тюрго сидели рядом. Смиту очень хотелось вызвать его на разговор о «секте» и выслушать обычное четкое и умное резюме. Но Тюрго был явно не расположен к этому, а заставить его говорить о том, о чем он не хотел говорить, было безнадежным делом.

Однако жалеть Смиту не пришлось. Поговорив о Юме и Руссо и высказав о последнем несколько безапелляционных резкостей, Тюрго замолчал и занялся едой. Потом повернулся всем телом к Смиту, внимательно посмотрел на него и, точно преодолев какое-то внутреннее сопротивление, сказал:

— Я решил изложить на бумаге кое-что из идей, о которых мы говорили с вами недавно. У меня, конечно, и в мыслях нет писать большое сочинение вроде того, какое задумали вы: для этого я не имею ни охоты, ни времени. Но я много думал в последние годы. Вы знаете, в Лиможе некогда писать, но есть время думать: одни бесконечные сельские дороги чего стоят… Вы совершенно правы, что философия должна обратиться к земным делам, а земные дела — это наш насущный хлеб. Хлеб — и в фигуральном и в буквальном смысле слова: во Франции нет важнее политического вопроса, чем торговля хлебом и цены на него.

Он остановился. Смит молчал, не проявляя внешне своего интереса. Он знал, что Тюрго знает, что ему это интересно.

— Вы обратили внимание на эту синоманиюв Париже? Все толкуют о Китае, все увлечены Китаем (хотя никто толком ничего о нем не знает!). Доктор Кенэ вообразил, что Китай — это образец государственного устройства, его агрикультурный идеал. Торговлей и промышленностью там пренебрегают, сам император на глазах народа ходит за плугом. По правде говоря, все это довольно странно. Но не в этом дело. Дело в том, что я стал некоторым образом жертвой этой синомании. Уже несколько лет в Париже обучаются двое молодых китайцев, обращенных иезуитами в католичество и привезенных сюда. Мои друзья просили меня написать для них нечто вроде краткого руководства по политической экономии. Я сначала отказался, но потом подумал, что это, может быть, удачный случай. Не знаю, какую пользу это принесет китайцам, еще меньше знаю, нужно ли это публике, но мне это, кажется, нужно.