Адамово Яблоко

Марьяна не слишком любила джаз, в особенности экспериментальный – то есть громкий, немелодичный, дискомфортный. Именно такую музыку исполнял здесь (проездом из Лондона в Москву) культовый саксофонист, когда-то ленинградец, а теперь гражданин мира. Завесив лицо седыми волосами, он исторгал из своего сверкающего инструмента то кошачье мяуканье, то скрежет, и Марьяна едва могла переносить агрессивный натиск звуков, но все же не решалась предложить Георгию уйти. Тот явно получал удовольствие от происходящего и вспомнил о галантности, только когда она, не выдержав пытки саксофоном, выбралась по лесенке на открытую площадку крыши.

На каменных плитах лежал снег, было зябко. Георгий снял пиджак, накинул ей на плечи.

– Тебе не нравится? – спросил он, глядя ей в лицо с каким-то веселым и хищным выражением. – Музыка толстых?

– Нет, нравится, но слишком громко и накурено, – соврала она, обходя инсталляцию, сваренную из стальных листов и напоминающую гигантский кактус. – Но ты, если хочешь…

Они как раз зашли за выступ конструкции, скрывшись от посторонних глаз.

– Чего я хочу, так это тебя, – заявил он, резким движением привлекая ее к себе.

Марьяна давно ожидала этой минуты, но все равно задохнулась от удивления, когда его пахнущие алкоголем губы влажно прижались к ее рту. Его поцелуй – нагловатый, властный, хозяйский – был словно глоток кипятка. Если бы он не держал ее, крепко обхватив руками, она бы пошатнулась – так сильно у нее закружилась голова.

– Ух, – сказал он, отрываясь от ее губ, но не разжимая объятий, – все, поедем ко мне.

– Нет, я не могу, – как-то глупо возразила она, высвобождаясь, поправляя блузку, делая множество лишних суетливых движений.

Он снова взял ее за плечи, заглянул в лицо.

– Возражения не принимаются.

– Это слишком серьезно для меня, Георгий, – проговорила она, стараясь овладеть собой. – Если я поеду, это будет значить, что должно быть продолжение… Я не хочу потом жалеть о минутной слабости. И давать тебе лишний повод для тщеславия…

– А ты, оказывается, трусиха, – усмехнулся он. – Пойдем, я замерз. Никто не будет ни о чем жалеть. Сейчас позвоню водителю. У меня есть бутылка шабли хорошего года. Есть неплохой коньяк.

– На меня ты тоже поспорил на коньяк? – пробормотала Марьяна, чувствуя, что не может больше сопротивляться.

– Вижу, тебе нравится выставлять меня этаким Печориным. Это чрезвычайно лестно, но не отражает сути вещей.

Они уже вернулись в комнату, где как раз объявили перерыв, после которого саксофонист должен был выступать дуэтом с другим музыкантом. Марьяна так и не узнала, на каком инструменте играл второй, держащий в руках странной формы коробку. Попрощавшись только с хозяином, они вышли на лестницу, и Георгий снова хотел поцеловать ее, но Марьяна с усилием отстранилась. Она чувствовала, что вся дрожит.

– Домой, домой, по набережной и быстро, – велел Георгий водителю, сжимая ее руку в темноте салона.

Они действительно доехали очень быстро, в полном молчании. Георгий помог ей выйти, что-то сказал шоферу. Как под гипнозом, она вошла за ним в лифт, затем в квартиру и только в прихожей остановилась, прижавшись к двери спиной. Сердце ее билось где-то в горле, готовое выскочить из груди, но голова оставалась ясной.

– Прости, Георгий, наверное, ты прав, я трусиха. Лучше я вызову такси. Не хочу разочарований. Пусть все остается как есть.

– Такси? – переспросил он, исчезая за дверью кабинета и через мгновение возвращаясь, как фокусник, с двумя бокалами коньяка в руках. – Хорошо, только давай сначала выпьем.

Она поставила сумку на пол и взяла бокал.

– Тост? – спросил он и сам ответил: – За нас с тобой.

Набравшись смелости, Марьяна проговорила, прямо глядя ему в глаза:

– А может быть, нам выпить за Будапешт? Ты там бывал? Говорят, красивый город.

По его лицу скользнула тень, тут же сменившаяся насмешливо-покаянным, нарочито-виноватым выражением.

– Ну конечно, я был в Будапеште. Но мне больше нравится Париж. Как ты смотришь на то, чтобы провести медовый месяц в Париже? Хорошо, не месяц – медовую неделю.

– Париж стоит мессы? – вспомнила она.

– Ты меня спрашиваешь или себя? – поинтересовался он, продолжая улыбаться, и Марьяна вдруг ощутила, как заботливо выстроенные ее душевные плотины затопляет половодье незнакомого прежде, пугающего и почти невыносимого чувства, с которым она не может и не хочет бороться.

Глава седьмая. Валентинов день

Сама ты рассуди. Князья не вольны,Как девицы – не по´ сердцу ониСебе подруг берут, а по расчетамИных людей, для выгоды чужой.Твою печаль утешит бог и время.Пушкин