Адъютант императрицы

На эти острова Румянцев обратил особенное внимание. Каждый вечер, когда наступала темнота, через известные промежутки времени бросали бомбы на острова, чтобы не дать возможности неприятелю спрятаться там. Однако со стороны турок не заметно было желание переправиться через реку. Может быть, великий визирь боялся слишком большой потери людей при опасном переходе, а может быть, он получил инструкцию свыше не предпринимать пока никаких решительных действий; но, как бы там ни было, в турецком лагере господствовало полнейшее спокойствие. Визирь сидел в главной квартире в Силистрии, а войском, стоявшим как раз напротив русского лагеря, командовал Рейс-эфенди; часто, в солнечные дни с русского берега было видно, как развевался хвост лошади турецкого главнокомандующего при объезде им войск.

Время от времени, как бы в доказательство военного положения, из турецкого лагеря летели пули на русский берег, но они не причиняли вреда солдатам, которые держались по приказанию фельдмаршала на некотором расстоянии от светящихся огней, расположенных вдоль берега. От неприятельских выстрелов огни вздрагивали и погасали, но люди от этого не страдали; Румянцев даже втайне был доволен этой стрельбой, так как она заставляла солдат бодрствовать и быть готовыми к бою каждую минуту.

Несмотря на то, что турки, по-видимому, пока не готовились к решительному сражению, положение русской армии с каждым днем становилось тяжелее. Все населенные места, лежавшие близ лагеря, были совершенно истощены и доставка провианта для солдат и их лошадей представлялась крайне затруднительной.

Каждый раз приходилось посылать фуражиров все дальше и дальше и запасы, привозимые ими, становились все скуднее. Чтобы поддерживать силы и здоровье войска, нужны были хорошие рационы, а в последнее время этого никак нельзя было достичь.

Хотя в армии царствовал полнейший порядок, но переносимый лишения начинали раздражать солдат и уничтожали их бодрое настроение. Не трудно было предвидеть, что с наступлением глубокой осени прекратится всякая возможность подвоза провизии. Румянцев с ужасом думал о необходимости дальнейшего отступления, которое в глазах всей Европы казалось бы поражением России и вызвало бы неудовольствие в Петербурге, причем вся вина была бы приписана исключительно ему, фельдмаршалу.

В один из прекрасных летних дней, когда солнце медленно начало опускаться, золотя своими лучами волны Дуная, главнокомандующий пригласил своих подчиненных, – генералов Каменского и Суворова, к себе в палатку, над которой развевался большой флаг с двуглавым орлом.

Пред самым входом в палатку стояли на часах два высоких кирасира с саблями наголо. Вокруг жилища Румянцева, на далеком пространстве, не видно было ни души, так как фельдмаршал нуждался в полном покое, чтобы ничто не отвлекало его от серьезных дум. Неподвижно, с серьезными лицами, стояли часовые и зорко следили за тем, чтобы никто не подходил близко к палатке главнокомандующего.

Несмотря на чудную погоду, вокруг лагеря господствовала глубокая тишина, не нарушаемая ни звуками речи, ни пением, ни игрой на балалайке, любимом инструменте солдат. Все чувствовали серьезность положения. Уже целых два дня тщетно ждали возвращения людей, отправленных за провиантом. Порции сократили до последней степени и, если бы не уважение и глубокая вера в силы своего главнокомандующего, среди солдат поднялся бы громкий ропот.

Генералы Суворов и Каменский смотрели, так же мрачно, как те часовые, которые отдали им честь, когда они подошли к палатке Румянцева. В то время Александру Васильевичу Суворову было сорок пять лет; в чертах его лица виднелась уверенная, почти дерзкая смелость. На нем был мундир из толстого грубого сукна; если бы не присутствие эполет и перьев на шлеме, Суворова можно было принять за простого солдата. Полную противоположность ему представлял собой Степан Иванович Каменский. Его фигура была высока и стройна, а на благородном лице светились ясные глаза с веселым, жизнерадостным выражением. Прекрасный, блестящий мундир поражал своим изяществом; по внешнему виду генерала можно было бы принять за тот тип светского военного, который так часто встречается в придворных гостиных, если бы всем не были известны его почти безумная смелость и страшное спокойствие пред всякой опасностью. Генералу Каменскому было около сорока лет, но казалось гораздо меньше.

Граф Петр Александрович Румянцев был старше своих сподвижников, – ему пошел уже пятидесятый год. Он был необыкновенно высок и во всей его фигуре были видны юношеская сила и свежесть. Загоравшее лицо с длинным носом и блестящими, острыми глазами напоминало орла; теперь на этом мужественном лице выражалась усталость, появившаяся вследствие напряженной работы и разных лишений, сопряженных с лагерной жизнью. Гладко причесанные волосы фельдмаршала преждевременно поседели; на его мундире красовался орден св. Александра Невского.