Адмирал Канарис

Сразу после возвращения из Праги Канарис возобновил свои попытки убедить генералов в необходимости сопротивления дальнейшим авантюрам. Наступившее вскоре обострение отношений с Польшей показало ему, что опасность надвигается. У нас есть запись из его дневника, которая была типична для формы его изложения и которую мы поэтому приводим слово в слово. Она датирована 17 августа 1939 г., то есть была сделана за несколько недель до того, как стало известно о большом ударе Гитлера — о переговорах с Советским Союзом. (Хотя Канарис знал через свои связи с министерством иностранных дел, что действия, направленные на то, чтобы нейтрализовать Советский Союз, идут полным ходом, он, однако, в тот момент еще не был убежден в том, что переговоры будут успешными.)

Запись в дневнике сообщает следующее: «Беседа с генерал-полковником Кейтелем 17.VIII.1939: Я сообщаю Кейтелю о моих переговорах с Йостом

[12]. Он говорит, что не может сам позаботиться об этом деле, так как фюрер его не проинструктировал, а только передал ему, что мы должны предоставить в распоряжение Гейдриха польские униформы. Он согласен с тем, чтобы я проинформировал генеральный штаб. Он говорит, что не слишком доверяет подобным предприятиям, но что, мол, ничего не поделаешь, раз это приказ фюрера. Он не может спросить фюрера, как он мыслит выполнение этого спецзадания. В отношении Диршау он решил, что предприятие может проводиться только силами армии [13]

.

Тогда я сообщил ему о моем разговоре с Роаттой [14]. Он мне сказал, что будет рад, если Муссолини прямо и ясно скажет Гитлеру, что он не будет участвовать в войне. Он (Кейтель. —

Прим. авт.) говорил, что он считает, что Муссолини все же согласится. Я ответил ему, что, на мой взгляд, это исключено. Так я считаю после разговора Чиано с Риббентропом, о котором я еще раз подробно ему сообщил. Он (Кейтель. — Прим. авт.

) говорил, что фюрер сказал ему противоположное. Итак, я прихожу к выводу, что фюрер ему — Кейтелю — говорит не все. Я говорю ему даже, что от графа Мароньи я узнал: король Италии Альфонс сказал несколько дней назад, что он ни при каких обстоятельствах не поставит свою подпись, если Муссолини предъявит ему ордер о мобилизации.

В ответ на это Кейтель сказал, что интересно было бы обнаружить, что даже народ, который, как и вся Италия, находится под властью диктатора, весьма капризен в отношении войны. Гораздо хуже обстоит дело в демократических странах. Он (Кейтель. — Прим. авт.) убежден в том, что англичане не станут вмешиваться. Я пытаюсь опровергнуть это мнение и говорю, что англичане наверняка начнут блокаду и разобьют наш торговый флот. Кейтель говорит, что это не так уж важно, потому что мы получаем нефть из Румынии. Я отвечаю, что это не существенно, и мы не выдержим длительной блокады, и что Англия все силы бросит на борьбу с нами, если мы совершим агрессию против Польши и дело дойдет до кровопролития. Я пытаюсь представить Кейтелю последствия торговой войны для Германии и говорю ему, что мы сможем бороться против нее только малыми силами. Только что я узнал, что мы сможем послать в Атлантику только десять подводных лодок.

Кейтель считает, что после захвата Польши будет легко принудить Румынию отдать свою нефть. Я пытаюсь пояснить ему, что англичане наверняка уже все подготовили на Балканах на этот случай. Болгария не может быть полезной как союзник, так как на нее могут сразу напасть Румыния и Турция».

Такова эта запись в дневнике. Она так ясно говорит сама за себя, что не нуждается в комментарии. Потрясающей, но все еще распространенной является ограниченность, которая видна в каждой записанной в дневнике фразы человека, носившего высокопарный титул начальника верховного командования вермахта, каждое слово выдает в нем просто связного по передаче приказов.