Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча

Щегольской полубаркас вылетел из военного дока и теперь шел в бакштаг поперек фарватера, удаляясь от «Несравненной».

— Русский флаг, — сказал Буш. — Кто на борту, не видите?

Однако шлюпка была слишком далеко.

— Вроде бы я различаю золотой позумент, — неуверенно проговорил Карлин.

— Экая неожиданность, — проворчал Буш. — Слепой бы догадался, что на командирском полубаркасе будет золотой позумент.

Шлюпка все удалялась, ее белый парус стал еле различимым пятнышком.

— Пожалуйста, капитан Буш, позовите меня, если что-нибудь произойдет, — сказал Хорнблауэр.

В каюте Браун помог ему снять тяжелый мундир с эполетами. Оставшись один, Хорнблауэр заходил из угла в угол. Он открыл ящик с пистолетами — подарок Барбары, — перечел записку — последнюю весточку от нее — и снова захлопнул крышку. Вышел на кормовую галерею и тут же вернулся. Мысль, что он нервничает, бесила. Он взял с полки путевые заметки архидьякона Кокса[12]

с серьезным намерением больше узнать про Россию, однако длинные ученые фразы казались совершенно бессмысленными. Хорнблауэр отложил Кокса и взял томик «Чайльд Гарольда».

— Ходульность и мишура! — пробормотал он, перелистывая страницы.

Пробило шесть склянок. Раньше двух обед не потребуешь. Хорнблауэр лег на койку, закрыл глаза, стиснул кулаки и приказал себе уснуть. Больше всего ему хотелось сейчас расхаживать по шканцам, но он не мог прилюдно показать, что от волнения не находит себе места. Минуты шли на свинцовых ногах; никогда в жизни он не чувствовал себя таким несчастным.

Пробило восемь склянок, сменилась вахта. Прошла целая вечность, прежде чем снаружи послышались шаги и в дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Хорнблауэр и заморгал на мичмана, будто только что пробудился от глубокого сна.

— К нам приближается шлюпка, — сообщил мичман.

— Я поднимусь на палубу, — ответил Хорнблауэр. — Скажите, чтобы позвали моего вестового.

Браун подал ему мундир, и Хорнблауэр вышел на палубу. Шлюпка приближалась.

— Тот же полубаркас, что прежде, — заметил Херст.

Шлюпка привелась к ветру, парус убрали. Баковый матрос что-то крикнул по-русски.

— Где мистер Браун? — спросил Хорнблауэр.

Баковый повторил свой вопрос, Браун перевел:

— Он спрашивает разрешения зацепиться за руслень, сэр. И говорит, у него для вас письмо.

— Скажите, чтобы подошел к борту, — ответил Хорнблауэр. Зависимость от переводчика его раздражала.

Команда шлюпки выглядела молодцевато. На матросах было что-то вроде формы: голубые рубахи и синие штаны. На корме стоял офицер в военном мундире, расшитом шнурами на гусарский манер. Гусар неловко выбрался на палубу и отсалютовал скоплению золотого позумента. Потом вытащил письмо и протянул его, что-то пояснив по-русски.

— От его императорского величества, — перевел Браун дрогнувшим голосом.

Хорнблауэр взял письмо; оно было подписано на французском:

M. LE CHEF D’ESCADRE LE CAPITAINE SIR HORNBLOWER, VAISSEAU BRITANNIQUE NOONSUCH[13]

Очевидно, царский секретарь, при всех своих возможных талантах, плохо разбирался в английских титулах и правописании. Само письмо тоже было написано по-французски — Хорнблауэр порадовался, что может обойтись без услуг Брауна.

Петергофский дворец,

Придворная контора императорского двора

30 мая 1812 г.

Сударь!

По поручению Его Императорского Величества Императора Всея Руси выражаю радость Его Императорского Величества по поводу вашего прибытия. Его Императорское Величество и Его Королевское Высочество принц Шведский приглашают Вас и Ваших офицеров отобедать сегодня во дворце в четыре часа пополудни. Его Высокопревосходительство министр флота предоставил шлюпку, которая доставит Вас и Ваших спутников на пристань. Податель сего письма будет Вашим провожатым.

Примите уверения в совершеннейшем к Вам почтении,

Кочубей, обер-гофмейстер двора

— Меня приглашают отобедать с царем и Бернадотом, — сказал Хорнблауэр, протягивая Бушу письмо.

Буш оглядел бумагу, склонив голову набок, будто и впрямь понимал по-французски.

— Полагаю, вы идете, сэр?

— Да.

Не очень-то вежливо было бы начинать знакомство с отказа явиться по монаршему приглашению.

Хорнблауэр внезапно огляделся и заметил, что половина корабельных офицеров жадно ловит его слова. Так не годится. Коммодора должен окутывать ореол величавой таинственности. Он совершенно утратил бдительность.