Адмирал Колчак

Впереди двое медведей охотились на нерп, не обращая никакого внимания на вельбот. Не боялись они здесь ничего и никого – ни вельботов, ни людей, – поскольку это была их вотчина, и медведи хорошо знали, что их территорию не захватит никто: побоится. В Арктике сильнее белого мишки зверя нет. Никто с медведями не вступает здесь в единоборство, даже свирепые моржи.

– Может, шугануть их выстрелом? – спросил Никифор Бегичев – боцман, рослый молодой мужик с окающим волжским говором, и потянулся к винтовке.

– Не надо, – остановил его Колчак, – иначе спугнем им добычу. Когда они еще организуют такую великолепную охоту.

А охоту медведи организовали действительно великолепную, по всем правилам. Остроумно, с выдумкой...

В черной, гладкой, как стекло, полынье резвились нерпы, выпрыгивая наружу, лупили сильными ластами по гладкой поверхности воды, ныряли в угольную чистую глубь, вновь возникали. Устав, нерпы выбирались отдохнуть на оглаженный, будто отлакированный до зеркального блеска лед, разваливались беззаботно на солнышке, отдохнув, со счастливыми всхлипами встряхивались, снова прыгали в полынью, ныряли в черную глубь, гонялись там за головастыми, похожими на треску рыбехами, вновь ловко, в прыжке, выметывались из воды на лед, не боясь разодрать об острые заструги [6]свою нежную меховую шкуру.

Нерпы беззаботно играли, не чуя беды, когда из-за высокого тороса-«жандарма» показался крупный, в пожелтевшей от солнца шубе медведь, взревел громко, лениво и, встав на задние лапы, сделавшись еще больше, неуклюже двинулся к нерпам. Те испуганно попрыгали в полынью.

Медведь взревел довольно – ему будто доставляло удовольствие ощущение собственной значимости, – подошел к полынье, заглянул в черную воду, поймал глазами несколько быстрых светлых промельков и сладко зажмурился: страсть как хотелось зацепить лапой одну из этих вертких тварей. Покосился на застывший в ледяной шуге вельбот с людьми, шумно вздохнул, оглянулся на мелкие ледяные надолбы. Одного короткого броска было достаточно для того, чтобы достать до воды. Надолбы, находящиеся у воды, – это было то, что надо. Медведь довольно, будто перекормленный поросенок, хрюкнул, хотя был голоден донельзя – вялый живот у него уже едва ли не втянулся в глотку.

В это время сзади к полынье, бесшумно пластаясь брюхом по льду, подбирался второй медведь. Он подполз к крайнему надолбу, из-за которого можно было уже увидеть гладь воды, и затаился, слился со льдом, снегом, пупырями, надолбами – стал частью пейзажа.

Первый медведь, увидев, что «коллега» уже обосновался прочно, порычал еще немного, наклонившись к полынье, пугая нерп, потом вновь поднялся на задние лапы. Порыкивая, похлопывая себя лапами по брюху, гигант развалистой морской походкой ушел за торос.

Сделал он это демонстративно, так, чтобы уход его видели нерпы.

– Вот умная скотина! – восхищено произнес Бегичев, покрутил головой, словно не веря тому, что видит. – Мозга не больше, чем у кошки, а как хорошо кумекает по охотничьей части.

– Умнейшее животное. Зверь! – Колчак пошевелился, поплотнее закутался в брезентовый плащ. – Мало, к сожалению, изученный. А изучи мы этого зверя получше, перейми кое-что у него для себя – и наши арктические экспедиции горя бы не знали.

Медведь, затаившийся за надолбом, лежал не шевелясь, будто пожелтевший от ветра и соленых брызг сугроб, ледяная глыба; нерпы, плавающие в черной глуби, так и не заметили его. А вот уход первого медведя, наоборот, засекли все нерпы – даже самая подслеповатая, самая растяпистая из них. На этом, видно, и строилась медвежья охота. Медведь, лежавший в засаде, продолжал терпеливо ждать. Нерпы по-прежнему носились в воде, в черной холодной глуби, обретя прежнюю беспечность. Но долго находиться в воде они не могли, им надо было обязательно вылезти на лед или хотя бы высунуться из проруби, хватить немного воздуха...

Вот из полыньи вынырнула одна нерпа, оглядевшись, всползла на лед, затем – вторая, потом, после паузы, – сразу несколько.

Нерпы растянулись на льду с блаженным видом, подставляя мутному белесому солнцу свои тела, гладкие, как будто вылепленные из податливого, мягкого материала. Хитрец, сидевший в засаде, даже дышать перестал, чтобы, не дай бог, на нежных нерп не потянуло псовым звериным духом; вельбота нерпы не боялись, поскольку не встречали его раньше и, может быть, принимали его за добродушного плавающего здоровяка, схожего с китом.

– Ну, давай! Ну, давай! – азартным шепотом нетерпеливо подгонял медведя Бегичев. Он сидел на корточках у борта вельбота, пригнувшись, спрятав голову, чтобы его не засекли нерпы. Около его ног, приткнутая стволом к борту, стояла винтовка. Бегичев из этой винтовки одной обоймой мог уложить и белого хитреца, обратившегося в сугроб, и нескольких нерп, рука у него от азарта дергалась, тянулась сама по себе к цевью, пальцы непроизвольно сжимались и разжимались, он хватал винтовку за ложе и тут же отпускал. – Давай, косолапый, чего тянешь?

– Погоди, не мешай, – остановил Бегичева Железников, – он лучше тебя знает, когда нападать.