Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал

После этого мне дали слово, я поблагодарил правительство и товарища Сталина лично за подобное признание моих невысоких заслуг. Маму за то, что воспитала меня, такого хорошего. Однако честность взыграла, и я всё же поправил диктора, сообщив, что при возвращении из дивизии отца всё же не оба немецких лётчика мои, а всего один, второго уничтожил наш раненный в ходе схватки лётчик. Потом я перешёл к премии, сообщив, что по совести не вправе брать себе такую крупную денежную премию, когда наша страна находится в таком сложном положении, и попросил лично товарища Сталина направить эту премию на самый тяжёлый участок, где эти деньги очень нужны. Тот согласился. А так моё пожелание передать деньги в помощь стране было воспринято как должное, но свои овации я получил и шёл под шум аплодисментов обратно на своё место. В руках у меня были коробочки к наградам, висевшим на пиджаке. Тяжёлые, оттягивали слегка. Устроившись рядом с мамой, я передал документы на награды и сами коробочки ей, она положила их в сумочку и расцеловала меня.

Так просидев до конца награждения, мы всей шумной толпой направились в банкетный зал. Были тут и иностранцы, пресса, так что вспышки фотоаппаратов так и сверкали. Того, кто нас снимал при награждении, я запомнил, он был тут же. Поэтому, оставив маму у стола с бокалом шампанского в руке, я скользнул в сторону фотографов. Тот легко согласился прислать мои снимки, записал адрес, пообещав сделать это в ближайшее время. Когда я вернулся, то обнаружил беседующую маму с товарищем Сталиным, как-то легко и просто они общались, мама даже смеялась чему-то. Подозрительно. Обойдя их стороной, приблизился со спины товарища Сталина, стараясь подслушать, о чём говорят, а говорили обо мне. Тут заметив, что за всеми моим движениями со стороны пристально следит генерал Власик, явно догадываясь, что я делаю, приняв независимый вид, попросил у официанта стакан с лимонадом и, сделав пару глотков, подошёл к этой паре.

– О чём говорим?

Они смутились, но мама всё же сказала, что обо мне. Дальше мы так втроем и общались, я описал товарищу Сталину в подробностях нашу недавнюю эпопею в тылу у немцев, со своей точки зрения, конечно же. Кое-что упустил, но как оказалось, тот об этом знал и сам напомнил:

– И обменял два вещмешка с битой посудой на трофейный автомобиль.

– Ну не всё там бито было, – немного растерянно промямлил я. – Восемь тарелок и поднос сохранились. Мы ими пользуемся. Надо будет потом в музей передать, всё же раньше они принадлежали Гитлеру, а тот какой-никой след в истории, но оставляет… А по поводу обмена… Никто не просил бить мои трофеи, которые я, напрягая все силы, лично вынес к нам, и тут какой-то, даже слов подобрать не могу, разбил всё оглоблей, когда мы уже у своих оказались. Даже описать не могу, какие я чувства испытывал, когда услышал этот хруст, поэтому комкор правильно поступил и погасил мои эмоции подарком. А я в ответ у них концерт дал. Два часа шёл. Запрещённые песни пел.

– Запрещённые? – поднял тот брови, мне даже показалось, что тот не играл и действительно был удивлён.

– Ну да, цензура запретила мне их исполнять, а фронтовикам и простому народу они очень нравятся, вот и приходится их вот так на импровизированных концертах исполнять. Негативного отношения к ним я не заметил, не знаю, почему их запрещают.

– А по радио почему перестал выступать?

– Так запретили же?

– Насколько я в курсе, тебе это никто не запрещал.

– Не знаю, передали, что в моих услугах больше не нуждаются, и всё. Это после того случая с тем композитором случилось, которого я немного поставил на место в последней передаче. Видимо мстил таким образом.

– Почему же ко мне не обратился?

– Да меня как-то вся эта ситуация и самого утраивала, другие дела навалились. Тем более я в госпиталях пел.

– Да, мне дочка говорила, она на двух концертах была.

– А?..

– Она служит в двух госпиталях сиделкой, учится на врача, – сделав небольшой глоток из фужера, пояснил Сталин.

– Как же я её не заметил-то?! – озадачено почесал я затылок.

– Она изменилась за последнее время.

– Возможно. Кстати, товарищ Сталин, по поводу цензуры, я всё же хотел бы поговорить. Не знаю, мне как создателю, конечно, неприятно такое решение, запретить их, но я не понимаю, почему несколько человек решают за всех, что можно слушать, а что нет?

– Извини, Александр, но тут я помочь не могу. Решение это приняли компетентные товарищи, и если оно было принято, значит, решение правильное, и только они могут изменить его.

– Всё равно… – я пощёлкал пальцами, подбирая подходящее слово. – Подло как-то. Мне кажется, хотя бы один раз слушатели, но должны их услышать. Мол, песни запрещены цензурой, но исполнить их один раз разрешили, чтобы слушатели сами решили, правильно компетентные товарищи поступили или нет.

– Хм, а интересно предложение. Знаешь, на это я дам добро. Раз песни запрещены, так запрещены, но все они могут единожды прозвучать по радио. Возьмёшься?

– А знаете, а возьмусь, сам и певцов подберу, помогу музыкантам освоить мелодии для них. Справлюсь.

– Вот и договорились.