Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал

Когда подошло время, и меня вызвали, я прошел в небольшое помещение студии, там был стол, три микрофона и два стула с высокими спинками, одно уже занимал диктор, меня посадили к тому микрофону, что был включен. Их тут даже два было, один на уровне лица и у гитары. Знакомство со мной прошло нормально, я поздоровался и отвечал на вопросы ведущего, не отходя от написанного. Лабухин, что из соседнего помещение через стеклянное окно заглядывал, показал мне большой палец. Знакомство со мной шло так, что опрос проходил под песни. Когда я их написал, почему мне пришли такие стихи в голову, ну и о семье и остальном. Я сказал, что у нас новоселье сейчас, и передал привет родным и всем гостям. Это я упросил редактора, и тот внес в программу, ценз дал добро. Закончил я военными песнями, когда вдруг ведущий спросил:

– Скажи, Александр, как ты думаешь, когда мы погоним немца?

Я вытаращился на него, не припомню, чтобы в сценарии был такой вопрос. Ничего подобного не было. Посмотрев на окно, там Лабухин активными знаками показывал, что нужно отвечать. Я прочистил горло и серьезно сказал:

– Знаете, во всей Москве я единственный человек, которому такой вопрос задавать не стоило. Просто по тому, что я знаю правду, что в действительности творится на фронте, и уж извините, я уже давно сводки с фронт не слушаю. Правды там нет, от слова совсем. Ответить на ваш вопрос могу, но те милые люди, что готовили меня к эфиру, очень просили контролировать свою речь, а без мата я на ваш вопрос ответить просто не могу. Поэтому извините, подвести я их не могу и на вопрос не отвечу. Я правильно воспитан, меня мама учила не врать. Есть такая поговорка: не хочешь говорить, промолчи. Молчание – золото.

– Но почему вы считаете, что в сводках передается неправда? – несколько растерянно поинтересовался ведущий.

Лабухин за стеклом схватился за голову и замахал мне руками, требуя не отвечать, но тут уже я покачал головой. Вот на этот вопрос как раз ответить нужно. За спиной у того скапливался народ, и они тоже спокойно не стояли.

– На этот вопрос я отвечу, думаю, слушателям будет интересно знать. Такие вопросы уже задавали и, насколько я знаю, никто вразумительно ответить не смог. Тем более руководство не было виновато, что информация им передается несколько искаженная. Прежде чем прояснить, что я знаю, опишу, откуда я получил эту информацию, чтобы не возникало вопросов на эту тему. Как я уже говорил, мы с семьей шли по дороге смерти… э-э-э… дорога смерти – это все дороги, где шли беженцы под постоянными обстрелами с воздуха и бомбежками. На этих дорогах и ста метров нет, чтобы не было чьей-то могилки, а то и братской могилы. Нам повезло, никто не ранен был, все дошли… Что-то я отвлекся. Так вот, я говорил, что в дороге у меня появился братик. Появился он благодаря военному фельдшеру Степану Ивановичу Краснову, спасибо ему за это. Родился брат в полевом госпитале, который нам так удачно попался на пути. Мы там стояли несколько дней, и чтобы отблагодарить за маму и братика, я брал гитару и ходил играть и петь для раненых и медперсонала. Так и прошли пять дней. Там была одна палатка, ее считали безнадежной, они во всех госпиталях и медсанбатах есть, заносили внутрь тех, кого спасти было невозможно. Брошенные они были, санитары заходили, только чтобы вынести умершего и занести очередного. Постоянный конвейер. Мне горько стало, когда я это увидел, и остальные дни я посещал только эту палатку. Когда не пел, разговаривал с теми, кто мог ответить, они так отвлекались от болей, легче им становилось. Там много кто был, и пограничник, осназовец, артиллеристы, пехота, ну и летчики тоже. Они со мной и делились всем тем опытом, что получили на фронте.

Они умирали, и смысла им лгать не было, я знал, что все, что они рассказывали, от начала до конца, все это правда. Среди раненых и генерал-майор был. Миной его почти пополам разорвало, но тот, что удивительно, прожил еще два дня. На удивление крепким оказался. Вот он на мой вопрос и ответил, благо был начальником штаба одной из армий. Все оказалось просто, а причина во лжи.