Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал

Командир батальона, когда бой стих и наступил вечер, отобрал первую партию для отправки в медсанбат из легкораненых, их было одиннадцать, и это были настоящие герои. Кто танк подбил, кто из пулемёта пехоту проредил и положил её, отчего она от танков отстала. Татарин Ильнур Аллояров, например, вытащил с поле боя шестерых раненых бойцов и командира своего взвода и бутылками с зажигательной смесью поджёг два танка. Все герои, молодцы. Уже наступила ночь, поэтому решили отправить их утром, и утром одиннадцать бойцов и несколько командиров ушли к штабу полка, там машина попутная должна была быть. Вот их и подкинут до медсанбата. Теперь и сама эта, не побоюсь этого слова, гнусная история. В том полку, в штабе служил молодой боец, писарь. В тот день утром у него прихватило живот, может, съел что не то, вот он, бросив все дела, побежал в туалет, прихватив пару листов бумаги со своего стола. Вроде бы ничего такого, но с бумагой на фронте действительно большая проблема, на самокрутки не хватает, не то чтобы, извините за такую подробность, на подтирки. Поэтому писарь, не особо долго думая, скорее всего не в первый раз, просто взял два верхних листа для награждения. Да-да, вы всё правильно поняли, для чего он их использовал. После чего довольный отправился обратно в здание штаба полка. Однако история имела продолжение. Все одиннадцать фронтовиков были тут же, ожидали машину, и как раз один из бойцов стоял в очереди, поэтому, когда писарь вышел, тот занял его место и встал в позу атакующего орла. Кто не знает, что это за поза, другие объяснят, я не буду. Наклонившись вперёд, он на свежеиспользованной бумаге в ведре рассмотрел фамилию. Евграфов. Не побрезговав, тот развернул комок и понял, что это наградной лист на их замполита. А что, тот писарь наверняка даже и не смотрел, чей наградной берёт. Да всё равно ему было. Вот если бы это был его наградной лист, он бы с винтовкой его охранял, обгавкивая всех, кто к нему посмеет приблизиться. А чужой, что он ему? Ещё заработают, немцы пока не кончились. Боец, подтягивая штаны, сразу рванул к своим, собрав их вокруг себя. Кто этими листками воспользовался, все видели, писарь, проходя мимо, нёс их в руке не скрывая. Кровь ударила им в голову, они все были свидетелями того подвига, поэтому рванули за бойцом, просто не понимая, что делают, такая ярость на них напала. Было бы оружие, они бы его просто расстреляли, без сомнений и терзаний, но его не было, сдали в штабе батальона. Догнали на крыльце здания штаба и, сбив с ног, просто стали избивать. Толкаясь, чтобы хоть дотянуться, хоть как-то выразить свою ненависть. Своим они его уже не считали, вражиной – да, но не своим. Не били, не пытались объяснить, что неправильно, они были в такой ярости, что просто его убивали.

Комендантские смогли, хотя и не сразу, их оттащить, но было поздно, несчастье произошло, тот писарь был мёртв. Забили. Командир полка, который только что вернулся, застал конец того, что произошло. Разбираться он не стал, даже слушать объяснения бойцов, те трясли листом в доказательство, они только-только начали осознавать, что натворили, хотя сожаления у них не было. В общем, командир полка приказал их расстрелять, сразу же, тут же за околицей деревни, где квартировал штаб. Я не буду успокаивать товарищей радиослушателей, что командира полка остановили. Нет, не остановили, всех их расстреляли. Фронтовики не просили пощады, стояли в строю, смотрели исподлобья, матерились и проклинали. Комиссар полка, когда вернулся из штаба дивизии, куда его вызывали, конечно, разобрался в том, что тут произошло, схватился за голову, но ничего поделать не мог, всё уже произошло.