Адмирал: Сашка. Братишка. Адмирал

Следующие два дня я был неуловим для помредактора и других посыльных с радио. Тут действительно меня сложно поймать, если только в школе или поздно вечером, когда я возвращался домой. Только эти два дня были выходными. В субботу укороченный учебный день, а в воскресенье мы вообще не учились, и я спозаранку убежал по своим делам. Ну а то, что меня ищут, узнавал от родственников или знакомых. Только не обращал внимания, дел действительно накопилось столько, присесть некогда. Это я будущие дни освобождал, уговорят ведь, вот и бросился на максимум дел, чтобы подосвободиться.

Поймали меня, конечно, в понедельник, в школе. Это была отчаянная попытка, последний учебный день, вот-вот наступит Новый год и в школах начинались каникулы. Видимо, представив, что меня в эти дни вообще отловить будет невозможно, пустили вперёд тяжёлую артиллерию. В этот раз приехал сам главный редактор, с которым мы успели за всё время сотрудничества неплохо сдружиться. Хороший дядька. Вот он меня и уломал всё же на сегодняшнее вечернее выступление, мол, трубы горят. Сверху уже не приказывают, а откровенно угрожают. Да и как иначе, в пятницу объявили, что вечером будет моё выступление, а тут раз, отменили, и всё – молчок. Приказ сверху был спущен, так извольте выполнять, иначе на них обрушатся все те кары, о которых только слышали. Так что дирекция радио было поставлена в такую позу, что не выполнить приказ они просто не могли, и сегодня был тот самый крайний срок, что им дали. В утешение мне сообщили, что чиновник, который спустил приказ гнать меня ко всем чертям и запретить мои выступления, наказан. Правда, как именно – я не знаю, мне об этом не сообщали, да и главный редактор, похоже, тоже был не в курсе, кроме самого факта. Но обнадёжил, больше палки мне в колёса ставить не будут. Зато тот знал, из-за чего чиновник проявил ко мне такое неприятие. Да тот самый раскритикованный мной мэтр попросил, они родственниками оказались, чиновник и нажал на все доступные рычаги. Вот ему, похоже, за это по рукам и надавали. Чудо будет, если он вообще на своём месте усидит.

Мы ударили по рукам, договорившись о времени, когда я подойду со своими музыкантами, поскольку обговорили, что я буду выступать со своими. Более того, сверху спустили приказ: цензуры нет, заранее прослушивать нас, как ранее, не будут. Про список запрещённых песен главный редактор уже знал, как и то, что теперь им дали ход, хоть и в разовом исполнении. Раз сказали, что прозвучат только один раз, значит, так и будет.

Когда главред уехал, я закончил уроки и побежал по своим, предупредить чтобы готовились к вечернему выступлению. Некоторых пришлось успокаивать, это мне привычно вещать на весь Союз, а на некоторых накинулся мандраж, поджилки затряслись. Надеюсь, не сфальшивят. Мама обещала быть на месте к нужному часу, сразу после своих уроков подойдёт, я застал её дома во время кормления Кирилла, тут повезло. Ну а сам занялся делами и подготовкой.

Пять месяцев спустя. 6 мая 1942 года. 20 часов 37 минут.

Москва. Улица Тверская. Здание Всесоюзного радио

– …и мне пора заканчивать сегодняшнее выступление. По уже сложившейся за эти месяцы традиции, заканчиваем мы передачу исполнением песен. Однако сегодня будет исполнено не две, как это обычно было, а шесть. В прошлую передачу я об этом уже говорил, как и перечислял названия песен. Передачи у меня раз в неделю, и исполнители, которых сам я подбираю для выступлений, исполняют по две песни. Ну а сегодня заключительный день, из-за чего и будет исполнено шесть песен. На лето я прекращаю выступления.

Диктор, с которым мы за это время хорошо спелись и понимали друг друга по движению или мимике, кивнул и перехватил слово:

– Да-да, вы не ослышались, дорогие товарищи радиослушатели, Александр хоть и школьник, но человек ответственный и вступил в Гражданский речной флот, он будет доставлять грузы по рекам. И завтра судно, на котором Александр будет нести службу до конца навигации, покидает порт. Конечно, мы просили его остаться, но тут наш молодой друг стоял твёрдо на своём решении.