Адмирал Ушаков

— По-твоему, до правды я своим умом дойти не могу? Благодарствую, батюшка. Не чаял я услышать от тебя такое. Благодарствую.

Федор поклонился с обидой и тотчас ушел. Он был так расстроен, что чуть не сбил попавшегося навстречу Митрофана.

— Куда прешь? — закричал он на конюха. — Аль конюшня тебе тут?

— Прости, батюшка, — заробел Митрофан, — не заметил…

— Вот двину по башке, будешь тогда замечать.

Отчитав конюха, Федор накинулся потом на повара, не успевшего убраться на кухне. Расшумелся до того, что лицом красный стал, глаза выкатились. Пошумел, пошумел, потом вдруг заплакал и ушел в свою комнату. Дворовые всполошились: что с ним, уж не глаз ли дурной его попортил?

Федор избавился от «порчи» только к вечеру. Пришел в людскую, как будто с ним ничего не было такого, и попросил квасу. Оказавшийся тут Митрофан мигом сбегал в барский погреб.

— Слава те, Господи, — обрадованно бормотал он, подавая камердинеру ковш с пенистым напитком. — А я уж к ворожее собирался идти. Страсть как напугался. В прошлом году дед Никул эдак вот тоже закраснел, заметался вдруг, а под утро душа-то на небеси и улетела. Всякие случаи бывали.

— Ладно, не каркай, — прервал его Федор, — рано хоронить меня собрался. Здоров, видишь. Не мне, а барину худо. Духом пал барин наш. И все из-за вас, окаянных. Лезете с прошениями своими, а ему переживай…

— Так ведь я ничего… — как и в прошлый раз, заробел Митрофан. Ежели надо… коли не так что сделал, я барину в ноги кинусь, чтобы простил…

— Ладно уж, помалкивай… Бог милостив, авось все обойдется. Но чур!.. — Федор потряс кулаком. — Чтоб с этого дня к барину ни одного просителя не допускать. И чтобы самим тоже никакими просьбами его не донимать. Не то смотри у меня!..

— Да я что? Разве я когда-нибудь хоть слово сказал?

— Смотри у меня, — не слушая его, повторил свою угрозу Федор. — И всем дворовым скажи — слышишь? — чтоб ни-ни!..

8

Вопреки надеждам Федора и других дворовых скорого "душевного просветления" у Ушакова не произошло, он не вернулся к прежнему образу жизни, остался в замкнутости и нелюдимости. Одиночество стало для него потребностью. Он уже никуда не ходил, не ездил и никого не принимал. Правда, на Рождество ездил в Темниковский собор, выстоял там службу и с этого раза — никуда. Два или три раза приглашали на уездное дворянское собрание — отказался. Приезжали по каким-то делам уездный капитан-исправник со стряпчим — не принял.

Федора особенно настораживало его нежелание ходить на прогулки. Раньше то в лес пройдется, то на Мокшу, а сейчас никуда. Днями напролет сидел взаперти в кабинете своем, и когда Федор подходил к двери и прикладывал ухо, то слышал только шелест бумаг да поскрипывание пера. Адмирал писал, писал много, а о чем — то одному Богу известно. Когда Федор входил к нему прибрать комнату или приносил еду, адмирал складывал бумаги в железный сундучок, который тотчас же на глазах запирал ключом, хранившимся у него в кармане. Спросить, что это за письмена такие, которые надо обязательно под замок прятать, Федор не посмел.

Толки среди дворовых о странной болезни адмирала усилились. Многие склонялись к мнению, что барина наверняка сглазили, навели на него порчу колдуны, потому как адмирал много добра людям делал, а колдунов, служащих дьяволу, от добрых дел коробит, им любы только отпетые злодеи… Слух о порче адмирала дошел до соседних деревень, оттуда стали приходить мужики и бабы с расспросами: что и как?.. И, конечно, тоже лезли с советами, как лучше излечить адмирала, избавить его от злых чар, обещали молиться за его исцеление в церкви. Говорили также о знаменитой ворожее бабушке Фекле, что в мордовской деревне Ардашеве живет: вот бы кому барина показать! Бабушка Фекла сразу порчу снимет. Хорошая ворожея. Со всего уезда к ней приезжают, и всех излечивает… Федор слушал и молчал. Он знал, что ни с какими ворожеями адмирал связываться не будет. Даже от докторов отказывается. Как-то намекнул ему про уездного лекаря, так он вспылил:

— Я здоров, и никаких лекарей мне не нужно.

Всю зиму провел адмирал в затворничестве. Весной, когда стало таять, он первый раз за много дней вышел во двор в шубе, накинутой на плечи, и, пробуя ногой, как податлив снег и есть ли под ним вода, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Весна нынче будет затяжной.

Услышав его голос, дворовые тотчас приблизились к нему, заговорили наперебой — обрадованно и угодливо: да, конечно же батюшка адмирал прав, весна будет затяжной и холодной, все приметы о том говорят… Потом разговор как-то сам по себе перешел на другое. Мужики заговорили о своих крестьянских заботах, а от забот перешли к делам церковным, стали рассказывать, какая хорошая на масленице удалась служба. Народу было тьма-тьмущая, певчие пели — аж на улице было слышно.

— Завтра вербный день, большая будет служба, — сказал Федор, присоединившийся к беседе в последний момент, сказал так, чтобы адмирал понял, что ему негоже отворачиваться от церкви, в церковь на причастие надобно ехать обязательно.

— Даст Бог здоровья, поеду, — сказал Ушаков.