Адмирал Ушаков

Ушаков пристально посмотрел на него:

- Что-то я не припоминаю...

- Да как же, ваше высокопревосходительство!.. - вскричал в смущении кузнец. - В южные моря ходили. Греческие острова брали.

- Ионические?

- Во, во, Ионические.

- Какого корабля? Своих матросов я в лицо знал.

- А я не матросом был, я в десанте служил. Корфу брал с матросами. Там ядром и садануло меня в ногу.

Ушаков протянул ему руку. Кузнец хотел было ее поцеловать, но Ушаков, не позволив этого, привлек его к себе и крепко обнял.

- Спасибо, что не забыл о славном походе нашем!

- Да разве можно забыть сей подвиг? Сей подвиг навечно сохранится в памяти народной. Верно говорю? - обратился кузнец к окружавшей их толпе.

- Верно, батюшка! Истинный крест!.. - раздались голоса.

Кузнец повеселел.

- Это все наши, деревенские, - сказал он бывшему своему командующему, головой показывая на толпу. - Они вам все кланяются, потому как по рассказам моим все о вас знают. Да что они!.. Слава добрая по всей Руси о вас идет. Спасибо, отец наш Федор Федорович!

Толпа выжидательно смотрела на Ушакова: что же он сам скажет? Ушаков, однако, молчал. Когда его хвалили в глаза, он всегда терялся и не знал, что говорить в ответ. А сейчас он был просто растроган.

Выручил Федор. Слуга подошел к нему и громко, чтобы слышали все, сказал, что экипаж готов и можно ехать.

- Прощайте, друзья мои, - поклонился Ушаков толпе. - Да хранит вас Бог!

- Прощевайте, батюшка! Прощевайте!.. - послышалось со всех сторон. Мужики стояли с обнаженными головами, их лица лучились восторгом, крикни сейчас кузнец "ура" в честь знатнейшего гостя, и они тотчас подхватили бы, как солдаты. Но кузнец, казалось, лишился голоса, он только с выражением преданности смотрел на отставного адмирала, и серые, отцветшие глаза его наполнялись слезами.

Федор торопил. Он боялся, что его хозяин не выдержит наплыва чувств и тоже выкажет слезы, а доходить до этого ему было нельзя. Слезы могли только испортить такую хорошую встречу. Мужики видели в адмирале героя России, а героям доходить до слез не полагается. В этом Федор был твердо уверен.

Растроганный встречей, Ушаков уселся наконец в экипаж. Федор опустился на сиденье с ним рядом и приказал кучеру трогать. Тарантас тряско загромыхал по кочковатой дороге.

- Ну, слава Богу, слава Богу!.. - перекрестился Федор, а спустя некоторое время - уже за деревней, - совсем успокоившись, сказал покаянным голосом: - А кузнец-то, батюшка, денег за работу не взял.

Ушаков не ответил. Он не проронил ни слова до самой Москвы.

В Москве, остановившись на ночлег, Ушаков неожиданно спросил Федора:

- Где бумаги?

- Какие бумаги?

- Которые тебе уложить отдал.

- В сундук упрятал.

- А не забыл?

- Как можно!..

- Покажи.

Ушаков не успокоился до тех пор, пока Федор не принес требуемые бумаги ему в комнату. Он собственноручно уложил их в кожаную сумку и объявил, что с этого момента они будут храниться у него.

Бумаги, о которых так беспокоился Ушаков, представляли собой черновые записки о Средиземноморской экспедиции, которые начал вести еще давно, вскоре по приезде в Петербург на новую должность. Он начинал эту работу с надеждой, что она представит интерес для всех, кто занимается историей Российского флота, изучением опыта ведения морских сражений. Но вскоре надежды его охладели. Однажды он намекнул о своей работе Чичагову, тот в ответ ничего не сказал, но в уголках его губ сказалась снисходительная усмешка - усмешка все понимающего человека над стариком, начинающим впадать в детство. И эта усмешка решила все. Придя домой, он бросил записки в ящик стола и больше к ним не возвращался. И вот теперь, после встречи с отставным солдатом и его односельчанами, он вспомнил об этих записках снова. Вспомнил и стал мысленно укорять себя. Напрасно тогда отступил, не надо было прекращать работу. Правда о Средиземноморском походе не нужна Мордвиновым, войновичам и им подобным. Правда нужна народу. И он напишет эту правду. Должен написать.

Мысль о Средиземноморском походе занимала Ушакова всю дорогу.

2