Адмирал Ушаков

— Море глубокое, бурливое, своенравное, но плавать можно. А берега Тавриды красивые. Я думаю, не хуже твоей Италии! Скажи, а как адмирал Спиридов?

— Все такой же: строг, но справедлив. Матросы его обожают. Правда, Григорий Андреевич о них сильно заботится.

— Правильно делает!

— Я, Феденька, вот за что особенно уважаю адмирала Спиридова: он вроде нашего Николая Гавриловича Курганова — за русского человека горой. Это не кто-либо там, что потолчется неделю-другую в Англии, а потом от своих нос воротит!

— Гаврюша, расскажи про Хиос и Чесму. Как было?

— Было так. Мы искали в Архипелаге турецкий флот. Накануне Ивана Купалы подошли к проливу у острова Хиос. Видим — стоят на якоре шестнадцать линейных кораблей. Можешь представить: шестнадцать, а у нас всего-навсего девять!

— Трудновато. Ну и со скольких кабельтовых открыли огонь?

— Какие там кабельтовы! Сошлись на пистолетный выстрел.

— Ай да Спиридов! — вырвалось у Ушакова. — Он чем командовал, авангардом?

— Да. А мы — в арьергарде.

— Так-так. Значит, Спиридов в авангарде, — повторил, думая о чем-то своем, Ушаков. — Как царь Петр при Гангуте. И как же дрались? — продолжал расспрашивать он. — Турки вышли из пролива, и вы вели бой по всем правилам — на параллельных курсах?

— Какое там! Спиридов так внезапно атаковал турок, что они не успели сняться с якоря. Остались в двух линиях. И потому у них могла вести огонь лишь одна передняя линия — десять кораблей.

— Ах, Григорий Андреевич, молодец: как сообразил! — восхищался Ушаков.

— А мы шли в ордере колонны. Спиридов ударил сразу по флагману.

— Так-так, по голове!

— Все наши суда дрались отчаянно. Матросы и офицеры не щадили себя. Знаешь, когда «Евстафий» сцепился с флагманским «Реал-Мустафа», один наш матрос бросился к турецкому корабельному флагу. Добежал, уже протянул руку — ее прострелили. Он схватился за флаг левой — турок проткнул руку ятаганом. Тогда матрос вцепился зубами в турецкий флаг и погиб, но не выпустил его.

— А флаг?

— Флаг наши отбили. Принесли адмиралу Спиридову. Ты бы знал, как держался он сам! Спиридов отдал приказ: «Музыке играть до последнего!» И вот представь: гром орудий, треск рангоута, крики людей — и музыка. А сам Григорий Андреевич со шпагой в руке ходит по шканцам.

— Герой!

— Ну и расколошматили басурманов. Турки — тягу. Укрылись в Чесменской бухте. Тут мы их и прикончили: кто взлетел на воздух, кто сгорел, кто потонул. Вот картина была — век не забуду! И ни один турецкий вымпел не ушел из бухты.

— Поистине великолепная виктория! — сказал Ушаков. — Эх, жалко — некогда ни посидеть, ни поговорить толком! Надо торопиться: завтра снимаемся с якоря, а дел еще много. Придется идти. Всего хорошего, Гаврюша!

— Тебе счастливого плавания!

Друзья простились.

Ушаков шел под впечатлением рассказов Голенкина о славных архипелажских победах.

«Вот над чем надо хорошо поразмыслить! Такого даже у Курганова не вычитаешь, не то что у Госта», — думал он.

XV

Ушаков вышел из Адмиралтейств-коллегии и медленно направился к пристани. Он был так озадачен, что шел не замечая прохожих, — Федор Федорович только что получил новое назначение.

За последние пять лет Адмиралтейств-коллегия несколько раз перебрасывала его с места на место, словно проверяла: выдержит ли капитан-лейтенант Федор Ушаков?

Ушаков все выдерживал.

Около трех лет он плавал в Средиземном море, доходил до самого Константинополя. Вернулся из-за границы — послали к шведским шхерам осматривать стоявшие там суда. Выполнил это поручение — назначили командиром корабля «Георгий Победоносец». Не успел обжиться на корабле и привести его по-своему в порядок — новое назначение. В Рыбинске чуть не зазимовал караван с дубовым лесом для постройки фрегатов. Надо было успеть доставить караван, пока не кончилась навигация. Послали его. Благополучно привел караван, вернулся снова в Кронштадт командовать кораблем, а вчера срочно вызвали в Адмиралтейств-коллегию.

Стало быть, где труднее, туда Ушакова? Что ж, он работы не боится!

Какое еще дело поручат ему?

Ушакова принял сам вице-президент Адмиралтейств-коллегии граф Иван Григорьевич Чернышев. Это был сухопутный моряк, не интересовавшийся морским делом, но ловкий, льстивый придворный кавалер, большой барин и богач.

Секретарь, провожавший капитан-лейтенанта к графу, что-то шептал ему на ходу о каком-то счастье, но Ушаков так и не понял, в чем дело.

Он вошел к графу.

Просторный кабинет вице-президента Адмиралтейств-коллегии был устлан роскошным ковром с вытканными на нем полевыми цветами. Одна стена кабинета была стеклянная. За ней в больших красивых кадках стояли деревья, на которых порхали и пели птицы.

Граф был одет в голубой польский полукафтан с желтыми отворотами. Шаровары вправлены в желтые сафьяновые сапожки. Чернышев сидел на пне. Второй пень, побольше, стоял перед ним и, по всей вероятности, изображал письменный стол: на пне лежали бумаги.

«Быть ему лесником, а не моряком!» — подумал Ушаков.