Адольф Гитлер: клинический случай некрофилии

«Целый год Адольф жил райской жизнью пятилетнего мальчика, играя и проказничая с соседскими ребятами. Игра в войну, стычки индейцев с ковбоями были его любимым занятием, вкус к которому остался у него надолго. Поскольку дело происходило в Германии (с немецкой стороны австрийско-немецкой границы, где располагалась таможенная инспекция австрийцев), игры шли, по-видимому, по сценарию франко-немецких столкновений 1870 г., хотя национальность побежденных не имела большого значения. По всей Европе маленькие мальчики без зазрения совести истребляли в своих играх различные народы и народности. Этот год, посвященный детским сражениям, был в жизни Гитлера чрезвычайно важным. И не только потому, что он провел его на немецкой земле и даже усвоил характерный баварский выговор. Главным, пожалуй, было то, что он совершил бегство в царство практически полной свободы. Он начал самоутверждаться дома, и, по-видимому, именно в этот период стали появляться первые вспышки слепой ярости, возникавшие, когда что-то вставало у него на пути. Там, где кончалась игра, он не хотел признавать сдерживающих факторов и ограничений» (Б.Ф. Смит, 1967).

Эта райская жизнь внезапно закончилась, ибо отец вышел в отставку, семья перебралась в Хафельд близ Ламбаха, а сын, которому исполнилось шесть лет, должен был идти в школу. Жизнь Адольфа «вдруг оказалась ограничена узким кругом дел и обязанностей, требующих дисциплины. Впервые ему пришлось систематически и последовательно подчиняться правилам» (Б. Ф. Смит, 1967).

Что можно сказать о развитии характера мальчика к концу этого первого отрезка его жизни?

По Фрейду, это период, когда полностью развиваются обе стороны эдипова комплекса: сексуальная привязанность к матери и враждебность к отцу. Свидетельства, казалось бы, подтверждают этот фрейдистский тезис: юный Гитлер был глубоко привязан к матери и находился в конфронтации с отцом. Однако ему не удалось изжить этот комплекс, отождествившись путем формирования Супер-Эго с фигурой отца и преодолев привязанность к матери. Рождение брата-соперника он воспринял как ее предательство и от нее отстранился.

Эта интерпретация в духе классического психоанализа вызывает, однако, ряд серьезных вопросов. Если рождение брата стало для пятилетнего Адольфа такой травмой, приведшей к разрыву с матерью, и сменой «любви» к ней на враждебность и ненависть, почему же тогда год, последовавший за этим, был таким счастливым, может быть, самым счастливым периодом его детства? И правомерно ли объяснять его ненависть к отцу соперничеством по эдиповой схеме, если взаимоотношения матери с мужем были, по-видимому, весьма прохладными? Не будет ли правильнее считать причиной антагонизма исходившие от отца требования дисциплины и ответственности?

Вопросы эти находят ответ в предположении о развившейся у Гитлера в раннем возрасте кровосмесительной наклонности, отягощенной некрофилией. Если это так, то его фиксация на матери была изначально лишена тепла и любви. Он оставался холоден и так никогда и не вырвался из скорлупы своего нарциссизма. Мать была для него не реальным лицом, но символом безличных сил земли, крови, судьбы и — смерти. Тем не менее, несмотря на свою холодность, он был крепко привязан к матери, то есть к тому, что было с ней символически связано. В пределе союз этот должен был разрешиться единением с матерью в смерти. Этим объясняется и тот факт, что рождение брата не повлекло за собой отчуждения от матери. В самом деле, если у него никогда не было подлинной близости к ней, то об отчуждении говорить просто бессмысленно. Но, главное, мы можем теперь понять, что позднейшие, явные проявления некрофилии Гитлера уходят корнями в эту сформировавшуюся в первые годы его жизни злокачественную инцестуальную склонность. В этом предположении мы находим и объяснение того, что, уже будучи взрослым, Гитлер никогда не любил женщин, напоминавших ему мать. Привязанность к реальной матери выражалась у него как привязанность к крови, земле, нации, а в конечном счете — к хаосу и смерти. Основным материнским символом для него стала Германия. Фиксация на матери-Германии была основой его ненависти к порче (сифилис, евреи), от которой он должен ее спасти, но на более глубоком уровне он был движим желанием разрушить Германию-мать. Одним из самых убедительных подтверждений его злокачественной инцестуальной склонности являются, без сомнения, обстоятельства его собственной смерти.