Адония

Толкнул — и, непроизвольно икнув, отшатнулся. Вместо ожидаемого гонца быстро шагнул в комнатку очень молодой, худощавый, с чёрным лицом человек. Не издав ни звука, пришедший пробежал через комнатку к следующей двери, распахнул её и без приглашения ввалился внутрь. Перед глазами остолбеневших матросов мелькнул лишь серый объёмистый мешок.

Беловолосый, средних лет монах, в снятой с плеч, откинутой назад и свисающей с пояса сутане, с намыленным для бритья лицом, уронил на пол бритву и освободившейся рукой испуганно перекрестился.

— По делу, о котором вы хлопочете у бишопа![2] — торопливо проговорил пришелец, и, схватив стоящий у стола стул, переставил его к стене и сел лицом к двери, к вбегающим и уже разъярённым матросам, выставив перед собой, словно щит, мешок.

Почти четверть минуты все молчали. Наконец монах, наклонившись, поднял бритву, машинально провёл щёчкой лезвия по ладони. Переспросил:

— У бишопа?

— У бишопа, — подтвердил чернолицый юнец.

— О монастыре?

— О монастыре.

— Вы ловко вошли в моё жилище, — после паузы снова сказал монах.

— А вы ловко вошли в клир[3], — с одной стороны, похвалил, а с другой — продемонстрировал знание дела пришелец.

— Я для чего вас держу? — тихо, со зловещей ноткой в голосе проговорил монах, проткнув ледяным взглядом матросов.

— Да мы его сейчас… На куски… Гада…

— Пошли вон.

Матросы, виновато переглянувшись, ретировались.

— В высшей степени чернокожий, — сказал монах, глядя не на гостя, а в поднятое на уровень глаз зеркальце, — но с лицом вполне европейским. По крови — индус? Бенгалец? — сказал, и неторопливо повёл по щеке бритвой.

— Ваш английский нетвёрд, — задумчиво отозвался пришелец, — и с мягким «р». Белые волосы. Бреетесь вечером, а не утром. По крови — скандинав, но долго жили во Франции?

Монах вздрогнул. Дрогнула бритва. На щеке коротенькая полоска вспыхнула алым. Однако, не подав вида, он продолжил занятие. Дождавшись мига, когда монах закончит бритьё, пришелец встал, опустил на пол мешок и шагнул к столу. На нём стоял таз, с кромки которого свешивался край белого полотенца. Второй край был опущен в воду. Чернолицый взял полотенце, прижал его в воде к дну таза, вынул, слегка отжал и подал монаху. Тот, кивнув, принял его и бережно промокнул свежевыбритое лицо.

— Ну и кто ты? — спросил он уже несколько изменившимся тоном.

— Я — Мухуши, — ответил юнец. — У нас семейное ремесло. Мы торгуем секретами.

— И ты намерен продать мне какой-то секрет?

— Не какой-то, — ответил индус, возвращаясь к мешку. — А очень дорогой секрет. Он стоит двести гиней.

— О, это большая сумма! Не знаю даже, найдётся ли у меня…

— Найдётся. Судя по взяткам, которые вы уже выплатили церковным сановникам, найдётся, и — золотом.

— Так, картина проясняется. И что же, ты знаешь, где находится подходящее для монастыря землевладение?

— Знаю, месье. Заброшенный замок. Очень большой. Обширное поместье. Между Лондоном и Плимутом, ближе к Плимуту. Все остальные условия в точности соответствуют вашим желаниям.

— Без преувеличений?

— Разумеется — без.

— И ты готов открыть мне…

— Да. За двести гиней. И выплатить их нужно до оглашения секрета.

— Ну что же…

Монах натянул на плечи верх сутаны, взял полотенце, прижал к порезу на щеке, отнял смятый влажный ком, всмотрелся в отпечатавшийся на ткани кровавый штришок. И, вздохнув, достал из ящика стола ключ. Подошёл к кровати, вытянул из-под неё сундук, отомкнул замок, откинул крышку. Достал из сундука увесистый портфунт.

Юный индус приподнял в грустной усмешке уголок темногубого рта. Он хорошо понимал, что означала эта открытость — ключ, сундук, деньги. Она означала, что монах уже принял решение лишить его возможности покинуть это место живым.

— Двести гиней, — сказал, присаживаясь на второй стул, монах. — Считать будешь?

Мухуши молча подсел к столу, подтащил к ногам мешок, наклонившись, развязал его и выложил на стол несколько предметов.

— О! — изумлённо поднял брови монах. — Пробирный камень, весы, шаблон для определения толщины монеты… Все будешь проверять на фальшивость или выборочно?

— Выборочно. Вы — не тот человек, кто станет держать в одном портфунте и настоящее золото, и оловянное.

И, высыпав монеты на стол, Мухуши взял одну из них. Заученным движением провёл большим пальцем по насечкам на кромке монеты, удовлетворённо кивнул, вдавил её в прорезь шаблона… Монах, наблюдая за его действиями, восхищённо- недоверчиво качал головой.

— Ладно, ты действуй пока, — сказал он, вставая со стула, — а я пойду своих сторожей успокою. Как это они тебя пропустили?

Он вышел. Мухуши тотчас бросил монету, наклонился к мешку и достал тяжёлую маленькую баллисту. Подошёл торопливо к окну, выдернул из гнезда стопор, толкнув, раскрыл створки. (Стоящий внизу, под окном радж улыбнулся и поддел носком ноги верёвку с «кошкой».) Мухуши водрузил баллисту на подоконник, быстро закрепил её винтами и, клацая рычагом, взвёл пружину. Потом вернулся к столу, сбросал монеты назад в портфунт, затянул кожаный ремешок, — и в этот миг вошёл улыбающийся монах.

— Ну, проверил? — спросил он нарочито дружелюбным тоном.