Читаем Адреса памяти полностью

Но Александр ее только откорректирует. Он потеряет две семьи, точнее – даже три. Первая жена умрет, вторая уйдет сама. Когда в Петербург привезут гроб с телом Антона, Александр куда-то запропастится. Родственники в очередной раз предадут его анафеме. Заступаться и вразумлять со смертью Антона будет уже некому. Александр переживет брата на девять лет. Теперь уже его настигнет настоящее одиночество. Его покинут все. Доживать свой короткий век он будет изгоем на даче. Под Петербургом. Хоронить никто из Чеховых не приедет. И неясно, что сталось с огромным архивом Александра, посвященным его любимому брату Антону. Оказывается, всю жизнь и до последних дней Сашичка собирал, вырезал из журналов и газет все, что попадалось ему из написанного о дорогом ему и любимом друже Антоне…

Эй, на каре!


Когда-то у меня был свой служебный автомобиль. Со всеми полагающимися причиндалами: колесами, рычагами, педалями, мотором. У него были кузов и пибикалка. Правда, последняя вечно заедала, и наш электрик Василич уже отчаялся ее чинить. Иных конструктивных недостатков в машине практически не наблюдалось. Разве что отсутствовало сиденье водителя. Даже – место, где можно было бы его установить. Ездить приходилось стоя. Но стоя – больше обзор. А это – плюс.

Я мог укатить на своей машине, когда захочу. И куда угодно. Даже, извиняюсь, в туалет. Потому что от кнопок и заслонок автоклава, что мне вменялось то и дело нажимать, он был неблизко. Я как-то пробовал сосчитать до него число шагов в своих гремучих ботинках. Но сбился. Потому что – споткнулся о торчащие из земли штыри. Они то и дело  выпрастывались из старых бетонных плит, кинутых начальством много лет назад нам под ноги.

В итоге на работе постоянно приходилось разъезжать. Я не расставался со своим служебным авто даже в грузовом лифте. Протискивался прям на нем в кабину и, не слезая, жал кнопку вверх или вниз. Спускался (или поднимался), выруливал, почти не задевая бортами поломанные решетки лифта, и продолжал стукотать колесами по своим делам.

Да и не сказать, что дела были ахти какие важные. Так – рутина: мешки с корундом, шамотом и песком, пресс-формы, мусор, спирт. Последний, правда, в потрясающих воображение моего кореша Вована и глухонемого обрубщика Санька 200-литровых бочках. Подчас втроем нам приходилось крепко тужиться над этой хмельной тушей, пытаясь сбороть ее в кузов моего авто. Чтобы – целехоньким довезти, куда предписано, и обеспечить техпроцесс.

Вован с Саньком во время погрузки бодро и на все лады сопели, явно рассчитывая на снисхождение к своим заслугам бдительной и неприступной Раечки. Тщетно. Целостность ЦедваАшпятьОАш  была возложена начальством на ее хрупкие плечи. И они, эти плечи, надо сказать, с главной ответственностью справлялись.

Кортеж с VIP-грузом следовал по заводской территории на заранее согласованной скорости и в раз и навсегда установленной последовательности: я – медленно-медленно на своем авто, груженном запрещенным мужицким лакомством; Вован – семеня сзади и мечтательно поглаживая девственные металлические бока 200-литровой пассажирки; Раечка – пешком безмолвно и строго конвоируя нашу процессию. И на почтительном расстоянии – теряющий последнюю надежду Санек со товарищи.

Чуть ли не президентские почести, обеспечиваемые кортежу в начале пути, постепенно утрачивали былую одухотворенность, которой достало бы хоть и на крестный ход с хоругвями, хоть бы и выше, – и постепенно радость созерцания святыни уступала место горечи чего-то несбывшегося, но долго таящегося в простых мужицких душах.

Поездка за спиртом всегда заканчивалась одинаково: сбрасыванием крутобокой пассажирки у Раечкиной кладовки на заранее подгаданные по такому случаю старые покрышки – чтоб не помять бока и не растратить вожделенную влагу. Жаждали ее главным образом корундовые формы для литья. Без спирта они ни в какую не хотели сотворяться. А со спиртом – пожалуйста: льешь жгучий металл, а форме хоть бы хны.

Вован тоже никогда от этой штуки не отказывался, но его потребности технология не предусматривала. Реализовывались они разве что вопреки ей. Когда, скажем, Раечка чересчур шустро опрастывала остатки стратегической жидкости в ведро, расточая куда попало на глазах у паникующего Вована важнейшую влагу.

– Ну, Раечка, – яростно негодуя по поводу разбрызгиваемого по полу добра, сокрушался Вовик, – мужики бы за такие дела тебя бы просто убили.

– Ладно, не трепись, – зная наперед все переживания Вована, осаживала его гнев маленькая Рая, – грузи лучше пустые бочки, обратно в кладовую повезем.

…Если оболочки, что мы непрерывно ваяли для литья, требовали хмельного, то машинка моя, напротив, работала только на воде. Лучше, конечно, – дистиллированной. Хотя годилась, в принципе, любая. Все равно она выкипала практически за день. Приходилось постоянно подливать и ставить транспорт на подзарядку. Аккумуляторы были дрянь, о чем Василичу я не раз докладывал. Тот только неопределенно кряхтел, бубнил что-то про замену кислоты и вытряхивание мусора из аккумуляторных банок.

Перейти на страницу:

Похожие книги

История одной деревни
История одной деревни

С одной стороны, это книга о судьбе немецких колонистов, проживавших в небольшой деревне Джигинка на Юге России, написанная уроженцем этого села русским немцем Альфредом Кохом и журналистом Ольгой Лапиной. Она о том, как возникали первые немецкие колонии в России при Петре I и Екатерине II, как они интегрировались в российскую культуру, не теряя при этом своей самобытности. О том, как эти люди попали между сталинским молотом и гитлеровской наковальней. Об их стойкости, терпении, бесконечном трудолюбии, о культурных и религиозных традициях. С другой стороны, это книга о самоорганизации. О том, как люди могут быть человечными и справедливыми друг к другу без всяких государств и вождей. О том, что если людям не мешать, а дать возможность жить той жизнью, которую они сами считают правильной, то они преодолеют любые препятствия и достигнут любых целей. О том, что всякая политика, идеология и все бесконечные прожекты всемирного счастья – это ничто, а все наши вожди (прошлые, настоящие и будущие) – не более чем дармоеды, сидящие на шее у людей.

Альфред Рейнгольдович Кох , Ольга Лапина , Ольга Михайловна Лапина

Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное