Адриан Моул: Годы капуччино

– В письме есть еще и постскриптум, – добавила мать и с наслаждением зачитала: – «Постскриптум. Видели в «Санди таймс» рецензию А. А. Гилла на «Чернь»? Я вынуждена прятать газету от семьи».

Значит, даже в Лагосе, в Нигерии, они насмехаются над моими кулинарными талантами! Зачем, о зачем я позволил Дикару уговорить себя включить в меню сосиски с пюре?!

И почему, о почему А. А. Гилл и его спутница-блондинка решили прийти именно в тот вечер, когда у нас иссяк запас сосисок ручной вязки, которые я покупаю у мясника на Бруэр-стрит? Мне следовало посмотреть А. А. Гиллу в глаза и признать этот факт, а не посылать в супермаркет за фабричными сосисками.

Снаружи затарахтел дизельный двигатель, затем в дверь настойчиво постучали. Открыв, я обнаружил на пороге красивого блондина с пакетом в руках. Это был Найджел, мой лучший друг в годы, проведенные в школе имени Нила Армстронга.

– Найджел! – воскликнул я. И добавил: – Ты что, работаешь водителем фургона? Я думал, ты голубой.

Найджел огрызнулся:

– Голубой – это не карьера, Моул, это сексуальная ориентация.

– Ну – забормотал я, – мне казалось, что ты найдешь себя в сфере искусства.

– Поварского, что ли, искусства? – захохотал он.

– Но я думал, ты буддист, – продолжал я, копая могилу еще для одной темы разговора.

Найджел вздохнул:

– Буддистам разрешается водить фургоны.

– А где твои оранжевые одежды? – спросил я, оглядывая Найджела, с ног до головы затянутого в джинсу.

– Я постиг, что внешние проявления духовности затмевают внутренние.

Я осведомился о его родителях. Оказалось, отец лежит в больнице, где ему должны вставить в голову новую стальную пластину, а мать все еще выпытывает у сына, когда он найдет себе приличную девушку.

– Так ты не сказал родителям, что ты гей?

– Нет, – признался Найджел, глядя на тарахтящий у бордюра фургон. – Послушай, это долгий разговор, почему бы нам как-нибудь не встретиться?

Мы обменялись номерами мобильных телефонов, и Найджел уехал.

По ступеням спустилась мама в сопровождении Уильяма и нетерпеливо разорвала пакет:

– Это мой костюм в честь победы лейбористов. Сегодня вечером я буду стоять в нем за прилавком.

Под многочисленными слоями оберточной бумаги сиротливо ютился темно-синий брючный костюм. Мамино лицо обрюзгло больше обычного.

– Я заказывала красный! – закричала она.

Мама разразилась гневной тирадой, суть которой сводилась к тому, что нет никакой возможности надеть темно-синее в честь победы Пандоры. Среди прочего она грозилась подать в суд на магазин «Некст» – за нанесение морального ущерба. Я выудил из слоев бумаги заполненный бланк заказа и обнаружил, что в колонке «цвет» мама указала «темно-синий». Не могло быть сомнений, что она собственноручно поставила отметку. В конце концов мама согласилась, что «Некст» не виноват. Узнай об этом Чарли Давкот, мамин адвокат, он бы начал оплакивать потерянный гонорар. Мама подала в суд на магазин «Туфлемания» за то, что ее туфля на шпильке подвернулась на вершине горы Сноудон, в результате чего мама едва не скатилась вниз. Я втайне надеялся, что она проиграет процесс. Если бы мама выиграла, закон еще сильнее уподобился бы ослу. Чарли Давкот явно пользуется положением полоумной женщины, пребывающей в климактерическом периоде, для которой никак не подберут гормональную терапию.

Я предложил позвонить в «Некст», чтобы они срочно доставили красный костюм. Но мама пренебрежительно отмахнулась:

– Как же, привезут!

Но я все же позвонил Найджелу на мобильник, и он обещал сделать, что сможет, хотя и предупредил, что «все красное идет на ура», и напророчил, что лейбористы одержат оглушительную победу. Я попытался рассказать ему о моем секретном информаторе Фреде Гиптоне, но связь прервалась. Я с раздражением обнаружил, что часть пролитого Уильямом молока просочилась в микрофонные дырочки.

В еще большее раздражение я пришел, когда Уильям отвлекся на Нового Пса и перевернул вторую миску с кукурузными хлопьями; отвратительная смесь из сахара и бурого молока закапала прямо на ширинку моих светло-серых хлопчатобумажных брюк. Я подскочил к раковине, схватил тряпку для мытья посуды и вытерся, но в складках тряпки таилась иная, еще более мерзкая субстанция – вероятно, апельсиновый сок, – и эта субстанция добавилась к пятну от кукурузных хлопьев. Слившись, они трансформировались в огромное пятно, наглядно свидетельствовавшее о застарелом недержании мочи. Я огляделся в поисках стиральной машины, но вспомнил, что она является предметом судебного разбирательства и в данный момент пребывает в лапах производителя. Еще одна работенка для Чарли Давкота.

– Можешь позаимствовать брюки у отца, – посоветовала мама.

Я разразился демоническим хохотом при мысли, что меня увидят в отцовских брюках.

– А где он, кстати?

– Наверху, в постели. У него клиническая депрессия, – без всякого сочувствия сказала мама.

– И чем она вызвана? – спросил я, когда мы поднимались по лестнице (усеянной мириадами игрушечных и смертельно опасных машинок).

На лестничной площадке мама понизила голос: