Адская Бездна. Бог располагает

Граф фон Эбербах был счастлив. Чтобы его радость была полной, не хватало лишь присутствия Лотарио.

До последней минуты, когда пришла пора садиться в карету, он ждал его. Еще и тогда он продолжал верить, что племянник вот-вот появится.

Почему он не приехал? Как мог в столь решающих обстоятельствах не дать своему дяде такого естественного доказательства своей привязанности? Не может быть, чтобы им до сих пор владело настолько упорное раздражение. Видимо, он в пути. Его опоздание объясняется какой-нибудь неприятностью: карета поломалась или произошло еще что-либо, не зависящее от его воли. Но он приедет, приедет с минуты на минуту.

И Юлиус то и дело обращал взгляд на толпу, ожидая, что встретится глазами с Лотарио.

Однако религиозная церемония вслед за церемонией гражданской закончилась, а Лотарио так и не появился.

Они вернулись в особняк.

Юлиус все еще надеялся. Если предположить, что несчастный случай задержал прибытие Лотарио на час-другой, он мог опоздать еще больше, так как должен был переодеться, прежде чем отправиться в храм. Но сейчас он, без сомнения, уже в особняке, и Юлиус увидит его, едва лишь выйдет из экипажа.

Но и эта надежда его обманула. Взгляд Юлиуса затуманился было облаком печали, но при виде Фредерики, выходящей вместе с Самуилом из кареты, которая ехала впереди его собственной, он забыл о Лотарио и думал теперь об одной лишь Фредерике.

Несколько друзей также отправились из храма в посольский особняк, чтобы поздравить новобрачных. Гостиная вскоре наполнилась народом. Юлиус принимал поздравления и отвечал на них изъявлениями благодарности. Но для него при его слабости выздоравливающего вся эта толчея и шум были не по силам.

Внезапно Самуил, не спускавший глаз с новобрачного, заметил, что тот побледнел.

Он бросился к нему:

— Что с тобой?

— Ничего, — сказал Юлиус, чувствуя, что его шатает. — Слабость. Но это уже проходит.

— Пойдем-ка, — сказал Самуил.

И, повернувшись к присутствующим, он прибавил:

— Вы позволите, не правда ли? Госпожа графиня фон Эбербах побудет здесь, чтобы оказать вам почетный прием. А господину графу необходимо ненадолго остаться одному. Он сейчас же вернется.

— Сейчас же, — повторил Юлиус.

И, опершись на руку Самуила, он направился с ним в свой кабинет.

В ту минуту, когда они переступали порог, Самуил обернулся и устремил на Фредерику загадочный взгляд.

Была в этом взгляде странная, дикая смесь удрученного ожесточения и страсти. Можно было подумать, что он старается запечатлеть в своей памяти живые черты этой божественной красавицы, чтобы почерпнуть в том силы для исполнения какого-то ужасного замысла.

Бросив через плечо этот последний взгляд, он торопливо повлек Юлиуса за собой.

Тех, кто в эти мгновения обратили внимание на его лицо, потрясло его выражение. Перед ними были больной и врач, но бледнее из двоих был вовсе не больной.

Войдя к себе в кабинет, Юлиус рухнул в кресло.

— Ты этого хотел! — произнес Самуил с мрачным видом.

— Чего я хотел? — умирающим голосом спросил Юлиус.

— Я тебя предупреждал, что всякое волнение в твоем случае губительно. Я исполнил свой долг. Ты меня не послушался, тем хуже для тебя.

— В чем не послушался? — спросил Юлиус.

— Во всем! — выкрикнул Самуил. — Ты сделал Фредерику своей женой, чтобы иметь право завещать ей свое состояние. Речь шла о формальности, а ты так распалился. Что ж, умирай теперь! Ты этого хотел.

Произнося эти слова, он резким движением, как в лихорадке, схватил стакан и плеснул в него воды.

Потом он достал из кармана крошечную склянку, уронил из нее в стакан капли две или три и стал размешивать все это золоченой серебряной ложечкой.

— Посмотри на себя в зеркало, — сказал он Юлиусу. — Видишь, ты бледен как мертвец.

— Ты, что мне это говоришь, тоже не очень-то румян, — усмехнулся Юлиус, заметив страшную бледность Самуила. — Чем меня бранить, лучше бы вылечил. Дай-ка мне этот стакан, ты так его взбалтываешь, что можешь разбить.

Действительно, рука Самуила тряслась и ложечка с силой ударялась о стенки стакана.

— Еще не время, — сказал Самуил, — эта микстура должна настаиваться минуты четыре-пять.

И он поставил стакан на стол.

— Вылечить тебя, — продолжал он, помолчав, резким, придушенным голосом. — Это легко сказать. Ты мог бы сам вылечиться, это зависело от тебя, и я указывал тебе средство: умиротворение духа во имя исцеления плоти. Надо было меня послушать, и ты мог бы жить.

— Я никогда тебя таким не видел, — сказал Юлиус, удивленно разглядывая его.

Самуил потер себе лоб. По нему катились капли холодного пота. Он пожал плечами, словно говоря себе:

«Ну же! Да что я, ребенок?!»

Но он мог сколько угодно храбриться, ругать себя, презирать — обычное хладнокровие не возвращалось к нему.

Однако, сделав над собой огромное усилие, он, похоже, принял бесповоротное решение.

— Снадобье почти готово, — произнес он.

И взял со стола стакан.

Юлиус протянул руку:

— Ладно, давай, хотя мне уже лучше.

Но в то же мгновение, приподнимаясь с кресла, он заметил на полу письмо, которое сам же, садясь, смахнул со стола.

Глаза его заблестели.

— Что это за письмо? — оживился он.