Адская Бездна. Бог располагает

— Бог мой, случилось то, что Лотарио спрыгнул с коня и они обменялись несколькими словами, которых не могла услышать госпожа Трихтер. Вот каково в настоящее время наиболее очевидное следствие твоей ревнивой бдительности. Вместо того чтобы упразднить свидания, ты упразднил их свидетеля.

— Я поговорю с Фредерикой! — закричал Юлиус.

— То есть будешь продолжать прежнюю линию поведения, — бесстрастно уточнил Самуил. — Желая исправить дурные последствия тирании, ты усугубишь тиранию. А Фредерика тебе ответит, что не в ее власти помешать Лотарио совершать прогулки по ангенской дороге и что даже с точки зрения приличий она подала бы свету повод для молвы, если бы промчалась перед носом племянника своего мужа, не остановившись, чтобы обменяться с ним парой слов, тем более если всем известно, что этот племянник должен считаться скорее его сыном. И если ты заткнешь ей рот, отказавшись вникать в эти рассуждения, и снова напомнишь о своей власти, ты тем самым продолжишь то, что так блистательно начал, то есть избавишь ее от всякой щепетильности.

— Но тогда, демон, к чему было рассказывать мне все это? — продолжал Юлиус, утирая холодный пот, выступивший у него на лбу. — Зачем без толку мучить меня описанием их встречи?

— Юлиус, — сурово отвечал Самуил, — я заговорил с тобой об этой встрече, чтобы преподать тебе урок и вразумить. Я в полной мере одобряю Фредерику и Лотарио. На их месте я бы действовал точно так же. Я убежден, что ни единая дурная мысль никогда бы не нашла доступа в их сердца и только твои подозрения могли посеять в них семена порока. И я нахожу, что они правы, не желая подчиняться твоему нелепому, необъяснимому капризу.

Юлиус снова рухнул в кресло, безмолвный, неподвижный, сраженный наповал. Самуил, стоя за его спиной, подавил беззвучный смех и резко продолжал:

— В конце концов, коль скоро ты говоришь, что я терзаю тебя, изволь: я больше не заговорю с тобой об этом. Раз так, черт возьми, то уж будь покоен: даже если узнаю, что они встречаются каждый день, пусть лучше дьявол меня утащит в преисподнюю, чем я с этих пор при тебе хоть рот раскрою!

И Самуил удалился, предоставив яду, каплю которого он заронил в сознание собеседника, продолжать свою работу.

XXXVIII

УДАР МОЛНИИ

В глубине души Юлиус понимал, что Самуил прав и лучшим способом удержать Фредерику и Лотарио от безрассудств любви было бы предоставить им свободу. В те минуты, когда хладнокровие начинало понемногу возвращаться к нему, он горько упрекал себя. Его природной доброте и благородству претили путы, которые он наложил на чувства этих двух юных созданий. Он негодовал на самого себя, давал себе слово, что в будущем непременно изменится, клялся не портить того, что было так хорошо начато, не становиться похожим на тех жадных дарителей, что сожалеют о своей щедрости и требуют подарок обратно.

Но его подверженная колебаниям натура не могла твердо придерживаться этих благих решений. Любой перемены ветра было достаточно, чтобы Юлиус снова впал в уныние, беспокойство, раздражение, гнев. Он мог сколько угодно предаваться самым похвальным рассуждениям, доказывать себе, что быть суровым — значит действовать не только наперекор своим обещаниям, но и интересам, — все тщетно: его ревность была сильнее и совести и разума.

Самуил же переменил свою тактику с того дня, когда Юлиус упрекнул его за сообщение о встрече Лотарио с Фредерикой. Теперь он больше не произносил даже имен этих двоих. Когда граф фон Эбербах заговаривал о них, он демонстративно переводил разговор на другое.

Юлиуса, которого все тревожило, изрядно обеспокоило и это молчание. Загадочная мина Самуила заставляла его предполагать, что тот умалчивает о какой-то тайне. Его воображение работало над ней, и Юлиуса обступали видения: ему мерещились свидания на проезжих дорогах, нечаянные и умышленные встречи, заговоры и предательства.

Теперь Юлиус уже сам обращался к Самуилу с расспросами.

Если ему что-то известно, почему прямо не сказать? А если он ничего не знает, почему не скажет, что не знает ничего?

Самуил невозмутимо отвечал, что его первое сообщение встретило не такой прием, который располагал бы к болтливости, и Фредерика с Лотарио могут отныне видеться столько, сколько им вздумается, — он поостережется говорить об этом Юлиусу.

Какой толк в разоблачениях, единственным следствием которых для Юлиуса может быть утрата спокойствия, а для его юных подопечных — новый удар по их любви? Разве он муж или соглядатай, чтобы рыскать по следам чужих свиданий? Если Лотарио и Фредерика встречаются, то и хорошо делают. Они любят друг друга, они обручены самим же Юлиусом. Все то, что они должны по отношению к Юлиусу, — это не компрометировать его имени, то есть видеться тайком. Ну вот они и видятся — если видятся — так осторожно, что даже сам Юлиус об этом не знает.

И то сказать, прибавил Самуил, во всех водевилях мужу полагается узнавать подобные новости последним.