Адская Бездна. Бог располагает

К кому же теперь бежать, кого звать на помощь? Фредерику? Но это бы значило рисковать столкнуться с графом фон Эбербахом, да еще все бы выглядело так, будто он вновь пренебрегает его запретом. Хотя у него не было ни малейших доказательств, инстинкт подсказывал Лотарио, что эта ужасная ссора произошла, несомненно, из-за нее. Она была причиной несчастья, но предотвратить его не в ее силах.

Итак, у Лотарио никого больше не осталось… Хотя нет, есть ведь еще…

Олимпия!

Да, действительно, как это он не вспомнил о ней раньше? Разве Олимпия не заставила его дать обещание, что, если когда-нибудь он окажется в какой бы то ни было опасности, он тотчас предупредит ее?

Не говорила ли она, будто в ее власти уладить с графом фон Эбербахом все что угодно и, если только ее известят вовремя, она спасет Лотарио от любой катастрофы, которая могла бы стрястись с ним по воле его дяди?

Возможно, она заблуждалась, преувеличивала свое влияние на графа фон Эбербаха. Но в том безвыходном положении, в каком находился Лотарио, это не смущало его: он не мог пренебрегать даже малым шансом.

К тому же Олимпия говорила все это так проникновенно, с такой убежденностью, что на миг он и сам уверовал в ее всемогущество. Теперь же, когда она стала его последней надеждой, у него были куда более веские основания верить ей.

Итак, он остановил своего кучера и велел ехать на набережную Сен-Поль.

Было чуть более часа дня, когда он попросил слугу доложить певице о его приходе.

Когда он вошел, Олимпия с первого взгляда была поражена его удрученной физиономией.

— Что случилось? Что с вами? — бросилась она ему навстречу.

— Вы меня просили ничего от вас не скрывать…

— Ну?.. — нетерпеливо перебила она.

— Ну, со мной случилась большая беда.

— Говорите же скорее! Что именно? — побледнела она.

— Да вот… — начал Лотарио.

И запинаясь от горя и стыда, он поведал ей о публичном оскорблении, нанесенном ему его дядей.

Пораженная, Олимпия выслушала его, не говоря ни слова.

Когда он кончил, она спросила:

— И вы не догадываетесь о причине гнева вашего дяди?

— Не имею ни малейшего представления, — вздохнул Лотарио. — Все, в чем я бы мог себя упрекнуть по отношению к нему, и вы об этом знаете, это те два или три раза, когда я подстерег Фредерику на ангенской дороге, после того как он запретил нам встречаться наедине. Я был верхом, она в карете. Каждый раз мы позволяли себе поговорить минут пять. Душой клянусь, других провинностей за мной нет. Ведь не может быть, чтобы из-за такой пустяковой причины дядя дошел до подобных крайностей.

— О! — прошептала Олимпия. — За всем этим стоит Самуил Гельб.

— Господин Самуил Гельб ничего против нас не имел.

— Дездемона и Кассио невинны, — отвечала певица, — и все же Отелло, наслушавшись речей Яго, решается их убить. Говорила же я вам, что этому человеку нельзя верить!

— За что ему на меня сердиться? — недоумевал Лотарио.

— Злые не нуждаются в особых причинах, чтобы ненавидеть. Им хватает собственной злобы. К тому же вы отняли у него женщину, которую он любил.

— Я ее не отнимал, он сам мне ее уступил. Если его приводила в ярость мысль, что будущее Фредерики принадлежит мне, у него было самое простое средство этого избежать: оставить ее себе.

— Иногда люди, уступив, начинают после жалеть о своей щедрости. Впрочем, возможно, что у него были свои резоны, которые нам неизвестны. Я не берусь объяснять вам, как ткутся адские тенета. Но вот что: я знаю его и знаю графа фон Эбербаха. Могу вам поручиться, что в перчатке, ударившей вас по лицу, была рука Самуила Гельба!

Перед такой непреклонной убежденностью Лотарио заколебался.

— Верьте мне, — настаивала она. — Есть факты, о которых я не хочу вам рассказывать, хотя они бы вас убедили. Однако сейчас самое важное — не узнать, откуда идет удар, а отразить его. Получив письмо дяди, вы что-нибудь успели предпринять?

Лотарио рассказал о своем визите в Менильмонтан, о записке, которую он там оставил.

— Значит, это о нем вы подумали прежде всего! — вскричала она. — А, пускай! Сейчас не до обвинений и упреков. Но время у нас еще есть. Не тревожьтесь. Я благодарна вам за то, что вы пришли. Я спасу вас. И графа фон Эбербаха тоже. Вас я люблю как сына, его… возможно, он скоро узнает, как я его люблю.

— Спасибо, сударыня, спасибо.

— Ах! — продолжала она. — Спасение вас обоих мне дорого обойдется, но как я ни бежала от этой жертвы, на которую собиралась пойти лишь в случае крайней необходимости, я исполню это, даже если бы мне пришлось умереть.

— О сударыня! — воскликнул Лотарио. — Я бы все же не хотел, чтобы мое спасение было оплачено такой ценой.

— Предоставьте мне действовать, дитя. И предоставьте действовать Господу, чей промысел скрыт во всем этом. Мы все уладим, вот увидите. Как вы сказали: в котором часу граф фон Эбербах назначил вам встречу у моста в Сен-Дени?

— В шесть.