Адская Бездна. Бог располагает

Не упрекайте себя, что не пришли ко мне восемнадцать лет назад. Я не смог бы вас полюбить, как не полюбил ни одну из тех женщин, что одна за другой внушали вам беспричинную ревность.

Теперь настал черед Олимпии с удивлением посмотреть на него.

— Ах, — продолжал он, — если бы вы знали, что было у меня на сердце в то время, когда я пускался в эти скандальные похождения, что забавляли или возмущали всю Вену, вы бы не стали завидовать ни Розамунде, ни госпоже фон Розенталь, ни даже Берте Маленькая ножка. Я поднимал шум вокруг себя, чтобы заглушить голос, безутешно рыдавший в глубине моего сердца.

Я не способен на чувство, которое было бы достойно вас. Мое сердце умерло вместе с той единственной женщиной, которую я любил, — Христианой.

Олимпия вздрогнула, не сумев скрыть вспышку радости.

— Это правда? — прошептала она.

— Никогда, — продолжал он, — Христиана для меня не умирала. Милый, бедный мой ангел! Вы, наверное, знаете, какой ужасный конец постиг ее.

Подобные впечатления, они, видите ли, не могут изгладиться в человеческой памяти.

Живешь, потому что животный инстинкт поддерживает тебя и ведет; пытаешься забыть, зажмуриваешь глаза, затыкаешь уши, но все видишь разверстую бездну, все тебе слышится страшный одинокий вопль, что доносится с ее дна. И тогда твое сердце становится гробницей этой несчастной женщины, не имеющей иной могилы. Носишь ее с собой повсюду. Притворяешься, будто пьянеешь от вина, поешь песни, смеешься, влюбляешься. И чем нестерпимее страдаешь, тем глубже погружаешься в пучину развлечений и беспорядочных вздорных выходок.

Когда вы, сударыня, присылали мне записки, советуя не забывать Христиану, вы думали тем самым отвратить меня от оргий и скандалов, но вместо этого ввергали в их пучину еще глубже.

Сударыня, именно потому, что я слишком хорошо помнил Христиану, я жег свою жизнь с двух концов, ибо с потерей этой женщины жизнь стала для меня невыносимой.

Она кинулась в пропасть, я очертя голову бросился в бездну греха — каждому своя погибель. Я обрету свою.

— Так вот как это было? — вскричала Олимпия. — Ах, если бы я знала!

— Что вы могли бы сделать? — вздохнул граф фон Эбербах.

— Я бы такое сделала, Юлиус, что, вероятно, изменило бы жизнь нас обоих.

— И что же именно? — недоверчиво спросил граф.

— Что прошло, то прошло, — сказала она. — Но я думала, что должна просить у вас прощения лишь за один свой поступок, Юлиус, а теперь вижу, что за два.

В это мгновение солнце, опустившееся уже до самого горизонта, вдруг скрылось за ним, оставив по себе в непрерывно густеющих сумерках лишь два или три облачка, озаренных розовым сиянием.

Юлиус заметил, что стемнело, и встал.

— Я не прощаю вас, Олимпия, — сказал он, — я вас благодарю. Но вы правы, что прошло, то прошло, и ваша любовь для меня теперь не более, чем этот прощальный отблеск солнца, покидающего наше полушарие. Теперь в небесах все поглотит мрак ночи, а в моем сердце — мрак ненависти.

— Есть один человек, — произнесла Олимпия строго, — которого вы действительно имеете право ненавидеть.

— Да, Лотарио.

— Нет, Самуил Гельб.

— У вас есть доказательства? — спросил он отрывисто.

— О! Это такие доказательства, — сказала Олимпия, чьи глаза вдруг наполнились слезами, — такие, что даже затем, чтобы спасти вашу жизнь и душу, я несколько мгновений колебалась, представить ли их вам.

— Говорите.

— Но вы же сказали, что верите мне. Знаете, ведь если то, что я вам расскажу, не убедит вас, мне останется только умереть от стыда и горя. Повторите еще раз: вы верите в мою искренность, не правда ли?

— Верю так же, как в предательство Лотарио.

— То, что я должна вам рассказать, — выговорила Олимпия, делая над собой страшное усилие, — восходит ко временам еще более давним, чем ваше пребывание в Вене, к той поре, когда я знала и любила вас.

Вы тогда только что женились и поселились в Эбербахском замке.

— Но там со мной не было никого, кроме Христианы, как же вы могли в то время знать меня и любить?

— Не прерывайте меня, прошу вас, — сказала Олимпия. — Всего моего хладнокровия и всех сил едва хватает на то, чтобы сказать вам то, что я должна сказать. Вы верите в дружбу Самуила Гельба, а я покажу, какова его дружба к вам. Вы сомневаетесь в том, что он погубил Фредерику, так я вам докажу, что он погубил Христиану.

— Погубил Христиану?! — вскрикнул граф фон Эбербах.

— Да, — сказала она. — Христиана бросилась в пропасть, но был некто, толкнувший ее туда. Это самоубийство было по сути убийством, убийцей же был Самуил Гельб.

— Кто вам сказал? — произнес Юлиус, вдруг смертельно побледнев.

— Слушайте, — сказала она, — и в конце концов вы все поймете.