Адская бездна. Бог располагает

– О том, что мы здесь, во Франции, сделали во имя Союза, – начал он, – лучше всяких описаний свидетельствуют итоги продвижения революции. Самуил Гельб убежден, что, если каждый из нас должен быть скромным в отношении самого себя, он не имеет права быть таковым в оценке заслуг своих собратьев. Итак, я обязан заявить, что мои соратники оказали, оказывают и впредь будут оказывать достаточно услуг нашему делу, чтобы рассчитывать и на какое-то моральное вознаграждение. А между тем получают ли они его? Хотя все они достигли довольно высоких степеней в иерархии Союза, ни один из них не удостоен первой ступени, не входит в Высший Совет, не принимает участия в обсуждении общего плана действий, не может с полной ясностью осознавать смысл того, что он делает. Справедливо ли это? Предусмотрительно ли?

Во времена, подобные нынешним, когда политическая катастрофа может разразиться в любую минуту, когда старое общество вот-вот взлетит на воздух, едва ли благоразумно не иметь здесь, в Париже, в самом что ни на есть пороховом погребе, кого-то, кто бы имел возможность в нужную минуту действовать по своему разумению, не дожидаясь указаний от тех, кто находится за двести льё отсюда? Неужели подобная медлительность допустима при таком лихорадочном и раскаленном состоянии общества? Ведь пока доберешься до Берлина, чтобы получить там нужный приказ, потеряешь столько времени, что за такой срок можно совершить четыре европейские революции. Союз располагает легионами своих приверженцев и немалыми денежными средствами. Но где он мог бы сейчас применить их с большей пользой, чем в Париже? Именно в интересах дела мы обязаны спросить нашего всемогущего гостя, что сейчас слушает нас: разве необходимость не требует, чтобы, по меньшей мере, один из наших членов вошел в состав Высшего Совета?

Человек в маске не шелохнулся.

Самуил Гельб с трудом сдерживал раздражение.

– Однако мне кажется, – произнес он после паузы, заполненной напрасным ожиданием, – что наша просьба достаточно скромна и законна, чтобы ее удостоили хотя бы отказа.

– Но, может быть, – вмешался один из пятерых, – наши руководители, предвосхищая желание Самуила Гельба и всех нас, именно затем и прислали к нам в Париж представителя Высшего Совета, присутствующего здесь, чтобы ответить на потребность, о которой сейчас шла речь?

На этот раз неизвестный в маске сделал утвердительный жест.

Самуил в ярости кусал губы.

– Что ж, – выдавил он из себя. – Теперь с нами будет некто, имеющий право действовать по собственному усмотрению, так что в решающую минуту нам не надо будет отправляться в Германию за распоряжениями. Что до пользы дела, то вопрос решен, но остается еще вопрос справедливости. Прошу у нашего достославного гостя прощения за такую настойчивость, однако речь не обо мне, но о тех, что избрали меня своим советником и представителем. Я не вправе пожертвовать их интересами как чем-то, не имеющим большого значения. Перед вами люди, занявшие места в авангарде нашей общей борьбы, мы все здесь держим зажженный факел над пороховой бочкой, так ответьте же, наконец, можем мы рассчитывать хоть на что-нибудь? В день, когда в Совете появится вакантное место, получит ли его кто-либо из нас?

Молчание человека в маске можно было понять в лучшем случае как «Быть может».

– Не подумайте только, будто я хлопочу о себе! – с живостью продолжал Самуил. – Да вот вам и доказательство: как самого способного и заслуженного из наших товарищей я рекомендую Даниеля.

– Зато я, – вмешался Даниель, – рекомендую Самуила Гельба.

– И мы тоже! – в один голос вскричали остальные четверо.

– Благодарю вас, братья, – сказал Самуил. – Теперь я могу отстаивать себя, ибо речь пойдет уже не о моих желаниях, а о правах вашего избранника, о нашем деле, о вашей воле, воплощенной во мне. Что ж! Я спрашиваю того, кто слушает нас и безмолвствует: существует ли какое-либо препятствие к тому, чтобы в случае надобности я мог войти в состав Высшего Совета?

Человек в маске кивнул.

– Да? – переспросил Самуил, и его рот искривился гримасой, тут же исчезнувшей. – И нам даже не позволено спросить почему?

«Позволено», – дала понять маска.

– В таком случае я хочу знать причину, – заявил он. – Вероятно, дело в том, что цели мои недостаточно высоки, мне не хватает душевной твердости, воли и отваги?

Бесстрастным скупым жестом человек в маске ответил: «Нет».

– Раз так, очевидно, существует мнение, будто я лишен того, что обыватели именуют совестью, порядочностью, добронравием или еще чем-то в этом роде?

Маска отвергла и это предположение.