– Да, возможно. Но ты не официальная угроза. Чего бы эти сумасшедшие от меня ни хотели, речь должна идти о чем-то очень значительном. Что не должно стать достоянием общественности. А именно это и случится, как только я подключу полицию. Я боюсь, что еще слишком рано. Пожалуйста, Фели, я тебя умоляю. Дай мне немного времени. Выясни, куда этот Франц Уландт увез мою дочь, и потом – клянусь – мы сообщим в полицию, и ужас закончится, о’кей?
Фели замолчала, и Матсу казалось, что в трубке отражались монотонные звуки и шумы самолета. Матс чувствовал себя как в воздушном канале. Вокруг него все шуршало и шелестело. Наконец Фели произнесла:
– Как я уже сказала, ты дерьмо, Матс.
Потом положила трубку, не сообщив, послушает ли его или наберет 110.
Матс уронил телефон и закрыл лицо руками.
Он вытер слезы, затем поискал пульт управления, чтобы убрать чертов кадр с экрана. И краем глаза заметил это.
Из-за головной боли, продолжавшей стучать за глазницами, тошноты и свинцовой тяжести, которая его парализовала, прошло какое-то время, прежде чем Матс понял, что́ вообще видит там.
На мониторе.
В кадре.
В нижнем углу, в душевой женской раздевалки.
На потертой плитке.
Эта крошечная, едва заметная деталь. Запечатленная лишь потому, что Матс остановил видео именно в эту секунду.
Матс подошел ближе к экрану и сделал роковую ошибку. В надежде лучше визуализировать деталь, он попытался прокрутить видеофайл, используя функцию сенсорного экрана, – и потерял кадр.
Программа воспроизведения была слишком «крупномоторной», и минимальный шаг перемотки был пять секунд. Ему была нужна чертова функция замедленного показа!
Как он ни старался, видео никак не хотело останавливаться на том кадре, который он должен был изучить, чтобы подтвердить свое подозрение. И все равно Матс был уверен, что не ошибся.
Он видел это, даже если оно было крошечного размера. То самое «нечто», что представляло психологическую травму Кайи в абсолютно новом свете.
Даже если в данный момент Матс не мог объяснить свою уверенность, он доверял интуиции и чувствовал, что похитители его дочери допустили чертовски большую ошибку.
Глава 37
Неле
Это идиотское сравнение мог придумать только мужчина. Оно было слишком безобидным.
Неле скорее казалось, что она пытается протолкнуть нашпигованный гвоздями автомобильный аккумулятор через вагину.
Но она все равно не кричала. Во всяком случае, не так громко, как хотела бы – как минимум, с силой взлетающего самолета.
Но одного ее жалобного постанывания хватало, чтобы превратить подвальный проход, в котором она лежала, в помещение с акустикой собора. Эхо ее мучений звучно отражалось от стен и поглощалось сумеречным светом, который ее окружал. Она сумела пройти всего несколько метров, вниз по деревянной лестнице, которая вела в темноту. Затем буквально упала без сил. Ее настигла новая схватка и повалила на землю.
Когда схватка прошла, Неле на мгновение испугалась, что ослепла. Но потом тени вернулись. От металлического контейнера посередине прохода и деревянных дверей, криво висящих на петлях и напоминающих шоры для лошадей.
Здесь внизу она видела только силуэты. Зато слух и обоняние обострились.
Она чувствовала запах кала, мочи, собственного пота и страха. Слышала, как раскрошился и осыпался цемент в стене, когда она попыталась подтянуться за выступающую медную трубку – возможно, бывший водопровод? – и встать. Чтобы вопреки боли бежать дальше, по зловещему, выложенному плиткой коридору, в воняющую шламом и плесенью темноту. Прочь от шагов за спиной. На лестнице.
Шагов, которые приближались вместе с голосом, который превратил ее отчаяние в настоящую панику.
– Неле?! – услышала она крик своего похитителя. Сумасшедшего и правда могли звать Францем; он назвал ей свое настоящее имя. Потому что не собирался отпускать ее на свободу.
– Неле, вернитесь. Пожалуйста. Я могу вам все объяснить.
Новая схватка. Уже третья за последние несколько минут.
Одна, голая, беззащитная.
– Это моя ошибка. Я не сержусь, что вы сбежали от меня. Я должен был лучше все объяснить.
Голос звучал почти грустно, не как в фильмах, где серийные убийцы либо выражались слишком изысканно, либо напевали какую-нибудь сумасшедшую песенку. Франц же говорил так… искренне. Словно он действительно сожалел о том, что делал. Но то, что он ненормальный, не вызывало сомнения.
И его следующий вопрос это подтверждал.