Афанасий Фет

В статье о стихах Тютчева Фет писал нечто очень схожее с шопенгауэровскими размышлениями о сути гения: «Гениальность есть не что иное, как полнейшая объективность,

т. е. объективное направление духа, в противоположность субъективному, которое обращено к собственной личности, т. е. воле. Поэтому гениальность — это способность пребывать в чистом созерцании, теряться в нём и освобождать познание, существующее первоначально только для служения воле, избавлять его от этого служения, т. е. совершенно упускать из вида свои интересы, свои желания и цели, полностью отрешаться на время от своей личности, оставаясь только чистым познающим субъектом, ясным оком мира...» По Шопенгауэру, «наслаждение всем прекрасным, утешение, доставляемое искусством, энтузиазм художника, позволяющий ему забывать жизненные тягости, — это преимущество гения перед другими, которое одно вознаграждает его за страдание, возрастающее в той мере, в какой светлеет сознание, и за одиночество в пустыне чуждого ему поколения». Однако искусство всё-таки не может по-настоящему вырвать художника из поля действия «воли», снова втягивающей его в себя: «Оно искупает его от жизни не навсегда, а только на мгновения, и следовательно, ещё не есть для него путь, ведущий из жизни, а только временное утешение в ней, пока его возросшие от этого силы не утомятся, наконец, такой игрою и не обратятся к серьёзному»⁴⁴³

.

Шопенгауэр понимает смерть как небытие: «...Индивид возникает и уничтожается, но индивид — это только явление, он существует только для познания, подвластного закону основания... с точки зрения такого познания, индивид, разумеется, получает свою жизнь как подарок, приходит из ничего, в смерти своей несёт утрату этого подарка и возвращается в ничто». Зачем тогда живёт человек? Тавтологический ответ Шопенгауэра оказался для Фета откровением. Мы живём затем и до тех пор, пока в нас действует всё та же непреодолимая и непостижимая «воля», которую в этом случае можно определить как волю к жизни: «...Так как воля — это вещь в себе, внутреннее содержание, существо мира, а жизнь, видимый мир, явление — только зеркало воли, то мир так же неразлучно должен сопровождать волю, как тень — своё тело; и если есть воля, то будет и жизнь, мир. Таким образом, за волей к жизни обеспечена жизнь, и пока мы проникнуты волей к жизни, нам нечего бояться за своё существование»⁴⁴⁴. В этом свете вопрос, зачем и почему человек живёт, применим к нему в той же степени, как к растению или животному: он живёт, потому что воля к жизни распоряжается им, а не он ею.

Философская картина мира, нарисованная Шопенгауэром, была безоговорочно принята Фетом и осталась для него истинной до конца. «Шопенгауэр для меня не только последняя крупная философская ступень, это для меня откровение, возможный человеческий ответ на те умственные вопросы, которые сами собой возникают в душе каждого»⁴⁴⁵

, — писал он уже на закате жизни. Тем не менее нельзя сказать, что Фет стал последователем Шопенгауэра. С самого знакомства с его трудами поэт обозначил границу влияния на него немецкого философа. 17 марта 1865 года, только-только прочитав Шопенгауэра, он писал Боткину: «Он ищет как философ — того, чего нет, — абсолютной истины-правды, а я — общего спокойствия, благосостояния и, следоват[ельно], силы»⁴⁴⁶

.

Шопенгауэр для Фета всё-таки «философ», а следовательно, человек, живущий общими абстрактными идеями. На какую-либо практическую жизнь сельского хозяина его идеи, как и любые другие, повлиять не могли (впрочем, и сам Шопенгауэр «сегментировал» своё учение и написал ряд работ специально для «низших» людей, не способных возноситься до настоящих философских вершин). Поэтому практическая сторона учения немецкого мыслителя никак не затронула Фета, на него не произвели впечатления ни этика сострадания, вытекавшая у Шопенгауэра из осознания того, что «ближний так же страдает, как и я», ни тем более путь аскезы, видевшийся ему единственным способом преодоления действия «воли» — через отрицание всякой воли в себе. А уж по части практической жизни немецкий философ ничего не мог ему дать. Философия Шопенгауэра только научила Фета думать о мире определённым образом, придавала его судьбе трагическую красоту, оправдывала отсутствие веры в некое высшее предназначение человека, при этом ничего реально не меняла, оставаясь где-то на удалённой от обыденной жизни головокружительной высоте.