Афанасий Фет

Едва ли не большую остроту принимали споры либерала Тургенева и консерватора Фета по общественным вопросам. На фетовскую апологию классического образования и его похвалы новому школьному уставу, ущемлявшему в правах «реальное» образование, приятель отвечал в письме от 6 (18) сентября 1871 года из Баден-Бадена: «...новые законы у нас положительно несправедливы... Классическое и реальное образование должно быть одинаково доступно, свободно — и пользоваться одинаковыми правами». При этом Тургенев понимал политическую программу, стоявшую за фетовскими похвалами мёртвым языкам, и относился к ней резко отрицательно: «А Вы, душа моя, продолжайте мечтать о создании у нас в России земледельчески-дворянски-классической аристократии — баюкайте в качестве нянюшки самого себя в качестве младенца!.. Но не забывайте, между прочим, что пресловутый Нечаев[34] был учителем латинского языка»

⁴⁹⁵ (письмо от 26 сентября (8 октября) 1871 года из Баден-Бадена).

Постоянным предметом споров была деятельность Литфонда, которую Тургенев принимал близко к сердцу и которую Фет презирал как всякую благотворительность, стимулирующую паразитизм и позволявшую существовать бесполезным «литературным насекомым»: «Я охотно допускаю всякое преувеличение, всякую так называемую “комическую ярость” — особенно когда речь идёт о людях или вещах в сущности любимых,

но Ваши отзывы о Ваших — о наших — собратьях, русских литераторах, о нашем бедном Обществе становятся — говоря без прикрас — возмутительны. Было бы великим счастьем, если б действительно Вы были самым бедным русским литератором! Повторяю: впечатление, производимое Вашей постоянной руготнёй, неприятно вяжется в моей голове с Вашим именем, с тем, в сущности симпатичным, воспоминанием, которое я храню о Вас. Довольно, Аф[анасий] Аф[анасьевич]! Довольно!.. Полно швырять... грязью! А то ведь эдак, пожалуй, соскользнёшь в Каткова... в Булгарина упадёшь! Не сердитесь на меня... Я потому и говорю Вам так, что люблю Вас искренно»⁴⁹⁶ (письмо от 23 января (4 февраля) 1870 года из Баден-Бадена). Раздражали Тургенева и фетовские презрение и недоверие к любым формам общественного самоуправления, а его растущая ненависть ко всем проявлениям «демократии» отталкивала всё больше.

Всё сильнее проявлялось и несходство характеров. Тургенева раздражали упорство Фета, его догматизм, то, что представлялось писателю узостью взглядов. Так, он писал Борисову 15 (27) марта 1870 года из Веймара: «Приятно мне думать, что я увижусь с Фетом, — постараюсь, по старой памяти, с ним поспорить, что мне с каждым годом всё труднее и труднее становится... он из удилозакусных»⁴⁹⁷. В свою очередь Фет видел в Тургеневе не просто либерала (различия во взглядах в конечном счёте были у него и с обожаемым Толстым), но «фразёра», выразителя раздражавших его «общих», абстрактных идей, не соотносившихся ни с практической жизнью государства, ни с поведением самого их носителя. Едва ли не с самого их знакомства Тургенев вызывал у него иронию как человек непрактичный, «вялый», слабохарактерный. Фет до конца жизни хранил в памяти немало поступков приятеля, в которых увидел проявление его человеческой ущербности и от которых пострадали он сам или его знакомые.

Среди них едва ли не самое заметное место занимает история с Николаем Николаевичем Тургеневым. Когда Иван Сергеевич стал проявлять недовольство результатами управления дядей имениями и выражать сомнения в его компетентности, Фет однозначно встал на сторону Тургенева-старшего. Больше всего он был возмущён тем, каким образом Николай Николаевич был отстранён: племянник прислал в Спасское нового управляющего, которому тот должен был сдать дела, сам же не приехал (по его утверждению — из-за приступа болезни, чему его приятель не верил, приписывая этот поступок эгоизму и трусости) и вместо того чтобы решить дело по-домашнему, придал ему, по мнению Фета, оскорбительный для родственника характер. Соглашаясь, что Тургенев имел право разобраться с управлением своим имением по собственному усмотрению, и даже отказавшись от прежних утверждений, что Николай Николаевич управлял хорошо, он до конца настаивал на бестактности этого поступка. (Надо сказать, что история кончилась для писателя убыточно — дядя в отместку подал к взысканию векселя, выданные ему в качестве обеспечения заработной платы за управление имением, и племянник был вынужден выплатить родственнику 20 тысяч рублей, которые у него не занимал).

Напряжение подошло к критическому рубежу к концу 1873 года. Противоречивая дружба столь непохожих людей длилась уже 18 лет. На все изменения в обществе, вызывавшие горячий отклик Тургенева, Фет откликался с презрением. Первый принял активное участие в «Складчине»; второй же, видимо, разделял мнение Толстого, писавшего ему 14 января 1874 года: «Я очень рад, что Вы не дали ничего в этот литературн[ый], т. е. сукино-сынский сборник. Это не столько глупо, но даже нагло и скверно»⁴⁹⁸. Видимо, в таком же духе Фет отвечал Тургеневу на его упрёки.