Афанасий Никитин. Время сильных людей

— Не могу, они в отместку сочинят на меня моему правителю лестное[25] письмо. А он тогда сильно осерчает и может даже голову мне отсечь.

— Так хочешь, я им отсеку? — предложил шах.

— Тогда слух пойдет, что я не заступился за соплеменников, опять меня виноватить будут. Пропал я совсем. — Василий схватился за голову и чуть не треснулся ею об стол.

Шах был разумным и трезвым человеком, но в то же время кровь от крови, плоть от плоти Востока, где изъясняться было принято вычурно, а досаду и радость выставлять напоказ.

— Иди сюда. — Шах поманил Василия пальцем. — Садись рядом. Расскажи, что за люди и зачем в наши края пожаловали?

— Хитрые они люди, мошенники. Придумали дело такое: сказываются купцами, коих ограбили от города вдалеке, на самой границе владения, чтоб проверить было тяжелее. Потом приходят к правителю и челом бьют, мол, напали люди твои на нас, покрали товар да лодку утопили или верблюдов забрали. Возмести, мол, убыток.

— И что, многие попадаются на их уловки? — спросил шах, меж бровей которого залегла суровая складка.

— Не все, но самые добрые, мягкосердечные и великодушные правители, отзывчивые к горю людскому, — запричитал посол.

— Пользуются, значит, доверием?

— Ой пользуются.

— Тогда тем более следует головы отрубить, или сварить в масле, или содрать с живых кожу и… — Голос шаха, набирая силу, птицей взлетел к потолку.

Визири за столом испуганно втянули головы в плечи.

— Что ты, что ты, батюшка, не губи! — замахал руками Василий. Он с удовольствием избавился бы от нежданных гостей, но брать на душу грех убийства тоже не хотел. — Не надо их убивать. Спровадь только подальше от своих земель, хоть куда. И повелитель мой, — добавил Василий, видя колебания шаха, — будет восхищен твоим милосердием и справедливостью.

— Что ж, ладно, скажу людям своим, чтоб их погнали взашей из Ширвана.

Василий облегченно выдохнул и украдкой перекрестил под скатертью пуп.

— Хотя нет. Хочу взглянуть на этих мошенников. Пришли их ко мне.

Посол глубоко, насколько позволяло пространство за столом, поклонился, дабы никто не увидел, как гримаса разочарования исказила его лицо. Когда же Василий выпрямился, он вновь выглядел как сама любезность. Многие принимали эту маску за чистую монету, а потом оканчивали свои дни на дыбе или плахе.

— Что ж, хорошо. Когда прикажешь прислать их, шах?

— Сегодня… Нет, лучше завтра. Не хочу портить столь прекрасный день. Эй! — крикнул шах слугам. — Пригласите сюда музыкантов. — И снова повернулся к Василию: — А не хочешь ли сыграть партию в шахматы?

Василию совсем не хотелось играть, но разве можно отказывать шаху в такой невинной просьбе?

Купцы покончили с обедом и, не вставая из-за стола, принялись за ужин. Покончили и с ним. Наелись так, что и пуза из-за стола было не достать. Испросили у посольских кадок с водой, чтоб обмыться, но целиком не стали, ограничились обтиранием до пояса, справедливо предположив, что ночью все равно вспотеют по такой жаре. Устроились на веранде, в теньке, разморенные зноем и сытостью так, что даже разговаривать не хотелось.

Как-то сразу опустилась непроглядная южная ночь с яркими проколами звезд в бархатном небе. Застрекотали в опаленных солнцем кустах кузнечики. Вылезли на прогретую землю мыши, пауки, змеи и прочие гады. Посол так и не вернулся из шахского дворца, а спать хотелось неимоверно.

— Добрый человек, — окликнул Афанасий крутившегося неподалеку дьяка, — а поспать бы нам где…

— Так вон и комнату вам справили, — показал дьяк на дверь, ведущую в заднюю часть дома. — Ковры там. Подушек набросали. Окна без рам, но мы туда тончайший шелк повесили, чтоб мошка не летела. Ложитесь спать, гости дорогие, утро вечера мудренее.

— А посол что? — спросил Афанасий.

— Не вернулся еще, — пожал плечами дьяк. — Он у шаха часто подолгу засиживается. В шашки-шахматы, дорогие тавлеи золоченые с ним играет.

— Сдружились, значит?

— Да не то чтоб… Местные вельможи боятся у шаха выигрывать, нравом-то он крут, еще велит головы лишить. А Василий наш ничего, не боится. Соколом глядит. Оттого шах его и уважает, и с интересом относится.

— Понятно, — пробормотал Афанасий, которому не давало покоя какое-то нехорошее чувство.

«С обжорства, наверное, — подумал он, — авось пройдет к утру».

Он открыл дверь и вошел в комнату, где уже храпели его спутники, разметавшись на дорогих коврах. Стараясь не наступить им на руки и ноги, Афанасий лег и утонул в глубоком ворсе. Подтащил под голову набитую тончайшим пухом подушку, хотел подумать о чем-то, но забылся тяжелым сытым сном.

Разбудил его громкий голос Василия-посла, ворвавшийся в комнату с лучами рассветного солнца:

— Вставайте, вставайте, гости дорогие!

— Что, что такое? — спрашивали купцы сиплыми голосами, протирая кулаками слипшиеся очи.

— Умываться будем, причесываться — и к шаху. Выпросил я для вас времени, чтоб жалобку подать.

— Ай спасибо, Василий, радетель наш, — поклонился Андрей.

Другие купцы тоже закланялись, закрестились на иконы.