Афган

Проклятущий надзиратель отомстил мне за песнопения на чуждом ему языке. Похоже, в честь прибытия в столь славное место он слегка усугубил и дал жару. Рупь за сто даю, не обошлось без психически активных веществ растительного происхождения. Как там эта хрень называлась, что нам на базаре пацаненок втюхивал? Чарас, точно. Накурился, небось, на радостях. И, как волк из мультика, дошел до степени «А щас спою». И осуществил желание. Ему, говноголосому, никто не визжит «Малчат». Уж лучше бы ты спал, скот, потому что автохтонные песняки сами по себе не для слабонервных, а в исполнении такого уникума – натуральная пытка. Отметим, кроме голода, холода и лишения свободы передвижения, меня пытали пением местных шедевров.

А что же пневмонийный бандюк? Отмучился? Или как? Утром, наверное, узнаю.

Природа взяла свое, и завывания охранника превратились в неприятный, но всё же фон. Я смог уснуть. Приснился мне Джонас Солк, восседающий в номере отеля на берегу Цюрихского озера. Плывут лебеди, всходит солнце над белоснежными горами… Он с кем-то разговаривал по телефону, а потом на отличном русском сказал: «Андрюша, терпи. Я уже спешу к тебе на помощь. Старина Старовецки седлает коней! А пока пойдем, перекусим!»

* * *

А утром ситуация изменилась. Не то что радикально, я по-прежнему был в руках душманов, но состав поменялся. Ни певуна-охранника, ни рыжего хозяина аптечек, ни тем более дышащего на ладан бандита я не узрел. Дверца сарайчика распахнулась, и кто-то командно вякнул на местном наречии. Надеюсь, что не перепутал, и это меня никто не предупреждал, что пристрелят, если я высуну нос. Слово было одно. И я подошел к выходу, щурясь от обилия света.

В дворике стояли трое. Одежда практически такая же, что и у предыдущих, а вот лица… Что-то в них было, отличающее от захватившей меня банды. Не знаю, я очень скоро перестал в них всматриваться, а то сочтут поступок наглым и прибьют на всякий случай. Ну бородатые, ну опять эти пуштунки на голове… По крайней мере, разговаривать с локальными уберменшами, исключительно стоя на коленях, никто не стал требовать.

– Фамилия? – довольно чисто спросил стоящий в центре.

Лет сорок, наверное, рожа обычная, не то чтобы вот прямо из толпы, больше… торгаш, точно. Вот в чем разница, те – головорезы, а этот из другого племени. Вот по бокам поддержка силовая, да, а у этого морда похитрее.

– Панов, – коротко ответил я. Чего спрашивать, у вас документы мои на руках. Или кого другого ожидал увидеть?

– Врач? – продолжил он.

– Да.

– А какой? – не унимался крендель.

– Всякий. Терапевт больше.

– Хорошо, – подытожил допрашивающий. – Сейчас будут кормить, потом едем. Понятно?

– Да.

Двое ушли, один остался. Ничего не говорил, только курил беспрерывно какую-то дешевую дрянь. Дым сносило в мою сторону, и от него хотелось чихать. А руки, сволочи, так и не развязали.

А зачем он передо мной отчитывался? Мог ведь и не сообщать ничего. Или так, на всякий случай, чтобы я не повесился ненароком и не сбил ему бизнес? Развлекался, может? Кто ж мне скажет?

* * *

В какой-то момент я понял, почему уголовники так любят сидеть на корточках. Вот ушел начальник, а конвоир твой никаких инструкций по дальнейшим действиям не дает. Стоять устал – сесть команды не было. Выбираешь «промежуточный» вариант.

На корточках я сидел где-то полчаса. Аж ноги затекли. Потом, наконец, появился «торгаш». За ним притарахтела тарантайка с кузовом. Хоть убей, марку не определю – сборная солянка запчастей со всего мира.

– Я Ахмед, – представился «торгаш», протянул мне флягу.

Моя уже давно была пуста, я припал к живительной влаге. Все, что дают, надо мигом съедать и выпивать – ведь могут и отобрать! Сейчас точно что-то от меня хотеть будет!

– Мы отвезем тебя в Шамшату. К своим.

– В каком смысле к своим?

– Там живут советские пленные.

Ага, местный «Освенцим». Ясно. Пора приготовиться принимать душ из «Циклона B»?

– Мы их меняем на наших, – продолжал вводить меня в курс дела Ахмед. – Веди себя хорошо, проблем не будет. Подумай насчет того, чтоб принять ислам.

– Что?

– В Шамшату уже трое приняли. Сказали шахаду и живут на свободе, рядом с лагерем, – Ахмед улыбнулся. – Обрезаться, если ты боишься, не надо, это только для детей.

– Шамшату – это уже Пакистан?

– Да. Пуштуны не любят ваших – у многих тут родственники под советскими бомбами погибли. Скажешь шахаду – станешь своим. Только имей в виду. Был один умник, который принял ислам, его расконвоировали, а он потом сбежал.

– Там дальше было что-то ужасное?

– Про афганский тюльпан слышал?

– Краем уха. Пытка какая-то.

– Вешают тебя за ноги вниз головой. Сдирают кожу с тела. И завязывают вокруг головы. Чтобы кровью не истек – прижигают огнем.

Водичка, что выдал мне Ахмед – стала колом внутри. Конечно, про красный тюльпан я слышал, недавно даже вспоминал. Чтобы клиент умер не сразу, его накачивают наркотой по самое некуда. А чтобы практически напрямую угрожали – впечатляет.

– Тот умник – двое суток провисел. Выл до самого последнего.

«Обрезание» у афганцев для пленных все-таки есть. Просто совсем дикое.

– Я не собираюсь принимать ислам.