Афинские убийства, или Пещера идей

В ответ Крантор промолчал; он протянул правую руку с гипнотизирующей медлительностью, пальцы с острыми изогнутыми ногтями раскрылись рядом с птицей; затем молниеносным движением он схватил кроху.

— Есть люди, которые в это верят, — произнес он. — Расскажу тебе одну байку. — Он поднес к лицу маленькую головку и, не прекращая говорить, принялся разглядывать ее со странным выражением — не то нежности, не то любопытства. — Когда-то давно я познакомился с одним человеком, посредственностью. Он был сыном не менее посредственного писателя. Человек этот хотел быть писателем, так же как его отец, но Музы не благословили его таким талантом. Так что он выучил другие языки и занялся переводом текстов — это было самое похожее на отцовскую профессию занятие, которое ему удалось найти. Однажды ему принесли древнюю рукопись и велели ее перевести. Он с жаром взялся за это дело и отдавался ему и днем, и ночью. Рукопись была прозаическим художественным произведением, самой обычной повестью, но человек этот — возможно, из-за того, что сам не мог создать вымышленный текст, — захотел поверить в то, что в истории спрятан ключ. И с этого начались его мучения: где скрыта загадка? В словах героев?.. В описаниях?.. В глубине слов?.. В создаваемых образах?.. Наконец он решил, что нашел ее… «Вот она», — сказал он себе. А потом задумался: «Быть может, этот ключ ведет меня к другому, а другой, в свою очередь, к третьему, а третий — к четвертому?..» Как миллионы птиц, которых невозможно поймать… — Взгляд Крантора, вдруг ставший напряженным, уперся в одну точку за спиной Гераклеса.

Он смотрел на тебя.*

[* У меня только что чуть закружилась голова, и мне пришлось отложить работу. Ничего страшного: просто глупое совпадение. Дело в том, что мой уже покойный отец был писателем. Не могу передать вам чувство, испытанное мною при переводе слов этого персонажа, Крантора, написанных тысячи лет назад на ветхом папирусе неизвестным автором. «Он говорит обо мне!» — на ошеломляющее мгновение подумал я. Дойдя до фразы: «Он смотрел на тебя» — тут снова идет переход на второе лицо, как в предыдущей главе, — я отпрянул от бумаги, как от огня, и мне пришлось оставить перевод. Потом я перечитал уже написанное, перечитал несколько раз, пока наконец не заметил, что мой бессмысленный страх унялся. Теперь я могу продолжить.]

— И что же с ним стало?

— Он сошел с ума. — Губы Крантора под косматой нечесаной бородой растянулись в острой, выгнутой ухмылке. — Это было ужасно: только ему казалось, что он нашел окончательную разгадку, как в его руки попадала вторая, совсем другая, и третья, и четвертая… В конце концов, совершенно обезумев, он бросил перевод и сбежал из дома. Несколько дней он блуждал по лесу, как слепая птица. И в итоге его загрызли звери.* [* Как Монтала?] — Крантор перевел взгляд на жалкое неистовство крошечного существа, зажатого в его кулаке, и снова усмехнулся. — Это мое предупреждение всем, кто старательно ищет ключи и разгадки: осторожнее, а то, понадеявшись на быстроту своих крыльев, вы и не заметите, что летите вслепую… — Мягко, чуть ли не с нежностью, он поднес острый и тонкий ноготь указательного пальца к маленькой головке, торчавшей у него между пальцев.

Мучения крохотной птички были ужасными, как крики ребенка, подвернутого пыткам в подземелье.

Гераклес с удовольствием глотнул вина.

Когда все окончилось, Крантор опустил птицу на стол жестом игрока в петтейю, ставящего на поле шашку.

— Вот мое предупреждение, — сказал он.

Птица была еще живой, но билась в конвульсиях и неистово пищала. Она два раза неуклюже невысоко подпрыгнула на лапках и, разбрызгивая во все стороны яркие алеющие брызги, затрясла головкой.

Любящий полакомиться сладким Гераклес поймал в пиале еще одну смокву.

Крантор наблюдал за кровавыми поклонами пташки с полузакрытыми глазами, будто раздумывая над чем-то маловажным.

— Красивый закат, — скучая и разглядывая горизонт, заметил Гераклес. Крантор кивнул в знак согласия.

Птица вдруг взлетела — неистовый, как бросок камня, полет — и со всего размаху врезалась в ствол одного из ближайших деревьев. На стволе остался пурпурный след, послышался писк. Потом она поднялась вверх, ударяясь о нижние ветки. Упала на землю и снова взлетела, чтобы вновь упасть, оставляя за собой сочившуюся из пустых глазниц кровавую гирлянду. После нескольких бесполезных прыжков она покатилась по траве и затихла, ожидая смерти и желая ее прихода.

Гераклес, зевая, произнес:

— Да, сегодня не очень холодно.*