Афинские убийства, или Пещера идей

– Пойми меня, я не могу принять такую работу… – Разгадыватель взял кратер и налил в одну из чаш густого неразбавленного вина. – Это все равно что предать самого себя. Что ты поведал мне? Только предположения… и даже не мои, а твои… – Он покачал головой. – Невозможно. Хочешь вина?

Но Диагор уже встал, прямой, как ствол. На щеках его горел румянец.

– Нет, я не хочу вина. И не буду больше отнимать у тебя время. Я знаю, что ошибся, избрав тебя. Прости. Ты выполнил свой долг, отвергнув мою просьбу, а я выполнил свой, рассказав тебе все. Доброй ночи…

– Подожди, – с показным безразличием сказал Гераклес, как будто Диагор что-то забыл. – Я сказал, что не могу взяться за твою работу, но если ты захочешь заплатить за мою собственную

работу, я приму твои деньги…

– Что это за шутки?

Головки глаз Гераклеса сыпали многочисленными насмешливыми искрами, будто и в самом деле все сказанное ранее было только огромной шуткой. Он пояснил:

– В ночь, когда солдаты принесли тело Трамаха, сумасшедший старик Кандал всех перебудил в моем квартале. Как и все остальные, я вышел узнать, что происходит, и смог увидеть его тело. Его осматривал медик, некий Асхил, но этот невежа не способен видеть дальше собственной бороды… Я же смог увидеть нечто, что показалось мне интересным. Я уже не думал об этом, но твоя просьба напомнила мне обо всем… – Задумавшись, он взъерошил свою бороду. Затем, будто приняв внезапное решение, воскликнул: – Да, Диагор, я принимаю задачу и постараюсь решить загадку твоего ученика, но не на основе того, что, как ты думаешь, ты видел при разговоре с ним, а на основе того, что я на самом деле видел, разглядывая его тело!

Ни один из многочисленных вопросов, роившихся в голове Диагора, не получил ответа от Разгадывателя, он лишь добавил;

– Не будем говорить о смокве, не открыв се. Думаю, лучше сейчас больше ничего не говорить тебе, ведь я могу ошибаться. Но доверься мне, Диагор: если решится моя загадка, скорее всего и твоя будет решена. Если не возражаешь, перейдем к вопросу о вознаграждении…

Противопоставив многоголовые аргументы в денежном вопросе, они достигли соглашения. Затем Гераклес сообщил, что начнет расследование на следующий день: он отправится в Пирей искать гетеру, с которой встречался Трамах.

– Можно я пойду с тобой? – перебил Диагор.

И пока Разгадыватель удивленно таращился на него, Диагор прибавил:

– Я знаю, что это ни к чему, но мне бы хотелось пойти. Я хочу помочь. Для меня это все равно что думать, что я чем-то еще моГу помочь Трамаху. Обещаю слушаться тебя во всем.

Гераклес Понтор пожал плечами и усмехнулся:

– Добро. Поскольку платишь все равно ты, Диагор, Почему бы тебя не нанять?…

И в этот миг многочисленные змеи, свернувшиеся у его ног, вскинули свои чешуйчатые головы и в гневе выплюнули маслянистые языки.[10]

3[11]

Пожалуй, пора ненадолго прервать стремительное течение этого рассказа, чтобы быстро описать его главных героев: Гераклеса, сына Фриниха, из дема Понтор, и Диагора, сына Ямпсака, из дема Медонт. Кто были они? Кем они себя считали? Кем считали их другие?

О Гераклесе следует сказать, что…[12]

О Диагоре…[13]

И раз читатель уже знаком с этими подробностями жизни наших героев, мы немедля продолжим повествование о том, что случилось в портовом городе Пирее, куда отправились Гераклес и Диагор в поисках гетеры Ясинтры.

Они искали ее в узеньких улочках, по которым живо тек запах моря; в темных проемах распахнутых дверей; тут и там, в небольших группках молчаливых женщин, улыбавшихся, завидев их, и мгновенно становившихся серьезными, услыхав их вопросы; наверху и внизу, на холмах и склонах, тонущих в океане; на углах, где в тихом ожидании стояли тени – женщины или мужчины. Они расспрашивали о ней не по возрасту накрашенных старух, чьи непроницаемые бронзовые лица, покрытые белилами, казались такими же древними, как стены домов; вкладывали оболы в дрожащие, сморщенные, как папирус, руки; слышали перезвон золотых браслетов, когда руки вздымались, чтобы указать им дорогу или нужного человека: спроси у Копсиаса, Мелита точно знает, может, в доме у Талии, Амфитрит тоже ищет ее, Эо дольше меня живет в этом квартале, Клито лучше ее знает, я не Талия, я Меропис. Глаза же их были всегда полуприкрыты веками, затемненными слоем краски, всегда быстры и неугомонны – эти глаза, опушенные черными ресницами, в окружении желто-шафранных, золотисто-рыжих или светло-бежевых линий, эти женские глаза были всегда стремительны, будто бы только свободой взгляда обладали женщины, будто бы только в черноте зрачков, искрящихся… от насмешки? страсти? ненависти? – они были царицами, в то время как их неподвижные губы, непроницаемые лица, короткие реплики скрывали их мысли; одни глаза – быстрые, проницательные, ужасные.

Вечер неумолимо проносился над обоими мужчинами. Наконец, быстро потирая руки под плащом, Диагор решился и заговорил: