Агасфер. В полном отрыве

Закрытое авто, приткнувшись к поребрику правыми колесами, замерло у дома № 12 на набережной Мойки, где обосновалось Охранное отделение. Сторож в мундире унтер-офицера едва поспел сбежать с невысокого крыльца и, оскальзываясь на мокром булыжнике, распахнуть дверь перед важным посетителем. Однако замечания не избежал:

– Спишь, что ли, братец? – Посетитель, плотный мужчина среднего роста тяжело выбрался из автомобиля, недовольно покосился на низкие, моросящие мелким дождем тучи и быстро зашагал к подъезду. – Зонтика в охранке нет, что ли?!

– Виноват-с! – козырнул оробевший унтер. – Не подумавши, стало быть…

Обогнав посетителя, он распахнул перед ним массивную дверь и аккуратно притворил ее за грозным гостем, не забыв нажать кнопку электрического звонка, оповещающего начальника о подобных неожиданных визитах.

В пустом вестибюле Манасевич-Мануйлов на ходу стянул с плеч мокрый плащ, бросил его на перила первого лестничного марша, бросив унтеру через плечо:

– Почисти, что ли… Просушить все равно не успеешь…

– Слушшш, вашш превосходительство! – подхватив плащ, унтер проводил посетителя недобрым взглядом, прошипел вслед. – «Превосходительство»! Тьфу! Надворный советник, а попробуй не назови – рад не будешь! Какую власть при департаменте заимел, «бугор» проклятый!

Полковник Николай Леонидович Кременецкий, исполняющий должность начальника Отделения по охранению общественной безопасности и порядка по Санкт-Петербургу с прошлого года, о визите Манасевича был предупрежден из Департамента полиции еще по телефону, поэтому не слишком приятного гостя встретил у лестницы на втором этаже. Тот, словно чувствуя скрытую неприязнь, холодно кивнул в ответ на приветствие, последние ступеньки преодолевать не стал, осведомился:

– Привезли голубчика? В подвале? Ну, проводи, что ли! – И, развернувшись, начал спускаться вниз.

Кременецкий кашлянул:

– Не по этой лестнице, Иван Федорович! Извиняйте, придется подняться! Прошу за мной!

Пройдя длинным коридором второго этажа, Кременецкий распахнул неприметную дверь на черную лестницу, ведущую в подвал бывшего пушкинского дома, где были наскоро оборудованы несколько камер для задержанных преступников. Обогнав посетителя, пошел по коридору и остановился у железной двери, возле которой дежурил второй унтер.

– Открывай!

– Погоди, братец! – Манасевич, прежде чем заходить в камеру, прильнул к глазку, оценивая содержащегося там «подмастерья»[20]

, привезенного по его приказу из Москвы. Разочарованно пробормотал, отступая от двери. – Да это карлик какой-то цирковой! Отпирай! И ведро воды приготовь…

– Я полагаю, что тут вам не потребен? – осведомился Кременецкий, догадываясь о том, что будет происходить в камере – был наслышан!

Буркнув в ответ что-то неопределенно, Манасевич шагнул в камеру, остановился напротив соскочившего при виде начальства уголовника. Оглядел карлика с ног до головы, приказал:

– На стул становись. Я люблю, чтобы глаза в глаза… Живее!

Дождавшись, пока карлик вскарабкается на стул, надворный советник снова оглядел задержанного с большой головы до коротких кривых ножек.

– Имя? Кличка?

– Сроду Крохой-Матехой кликали, господин начальник! Ту вашему благородию и имя, и кличка мои…

– Давно ли по «куклимам»[21]

работаешь?

– Сызмальства научен, господин начальник.

– Английский паспорт для господина литератора сделал? Для господина Дорошевича?

– Мне побоку – для кого, господин начальник! Велел старшой наш сделать – я и сделал.

– Хорошо сделал? Качественно? Не засыплется на границе человек с твоим «куклимом»?

– До сей поры претензиев не было, господин начальник. Потому мне старшой и велел человеку помочь…

– «Претензиев»! – передразнил Мануйлов, – паспорт-то английский! Языкам обучен?

– Знаю мало-мало, господин начальник.

– Знаешь, говоришь? – Мануйлов вытянул из кармана кожаные перчатки с нашитыми на фаланги пальцев свинцовыми полосками. – Quel âge as-tu, la punaise pervers?[22]

При виде перчаток Кроха-Матеха заметно побледнел, переступил ногами:

– Quarante ans dans l'année à venir sera. Battre les aurez, monsieur le chef? Après tout, j'ai tout dit…[23]

– Не бить, а учить! – развеселился надворный советник. – А может, и не стану – как разговор пойдет. Вот скажи, клоп, сколько ты за паспорт тот с господина литератора взял?

– Ни копейки не взял, господин начальник, – Кроха не спускал расширенных глаз с перчаток, которые Манасевич медленно натягивал на руки. – Уважают его на Хитровке за правду, за честность, за книжку его про Сахалин…

– Уважают, говоришь? И ты уважаешь? А что ж сдал господина литератора со всеми потрохами? А? Тебя же по другому делу замели, клоп поганый!

– Мой грех, господин начальник! Я ведь перед тем, как за паспорт настоящий браться, руку на черновичках набивал. И не выбросил те бумажки, будь они прокляты! А ваши, сыскные московские, нашли их. И взялись за меня…

– А ты и соврать не мог, уважаемого человека сдал, – продолжал веселиться Манусевич. – Вот отпустим тебя – как полагаешь, что с тобой обчество ваше блатное сделает?