Агасфер. Золотая петля. Том 2

– Ну, как вам Декрет? – с нервным смешком поинтересовалась Ханжикова.

Берг провел ладонью по глазам и снова уткнулся в документ[58]. Помолчав, он вернул листок Марии и ограничился только неопределенным высказыванием:

– М-да… Всякое видел, конечно…

– А вы не догадываетесь, для чего мой супруг знакомил меня с этим, с позволения сказать, «законоуложением»? – вкрадчиво поинтересовалась Ханжикова.

Берг изумленно вскинулся на нее:

– Неужели вы хотите сказать…

– Вот именно, Михаил Карлович! Это то, что вы подумали, но не произнесли вслух! Мой супруг решительно вознамерился вытащить меня из «болота мелкобуржуазного мещанства», в котором я «вынужденно барахтаюсь в силу утери классового чутья и женского скудоумия». Представляете, Михаил Карлович?

– С трудом, признаться… Может, вам стоило проконсультироваться относительно супруга с э… хорошим специалистом? Показать его знающему доктору?

Мария невесело хмыкнула:

– Как ни ужасно это звучит, но я бы предпочла бы узнать, что мой супруг просто сошел с ума. Сумасшествие – это все-таки болезнь. Но Павел не был сумасшедшим, уверяю вас! Во всяком случае, в общепринятом смысле. Он был искренне рад революции, но вовсе не потому, что возлюбил ее. Не потому, что верил в светлое будущее, – в новых порядках он видел возможность самоутвердиться, сделать карьеру, попользоваться открывшимися возможностями. Как инженер путей сообщения он был слаб и мало компетентен. Он знал свой «потолок» и понимал, что своим умом карьеру ему не сделать. И связей у него не было: родня «подкачала»! Ни дядюшки-министра, ни тетушки-графини… А тут такая возможность! Как он завидовал моему пролетарскому происхождению, Михаил Карлович! И как злился, что я не желаю ловить момент и кричать на всех углах о своем батюшке-машинисте паровоза! Он повесил на меня ругательный ярлык мещанки, глупой домохозяйки, которая заботится только о своей семье и обустройстве дома, об уюте, сытости домочадцев. Он кричал, что таких мещан вместе с прочими буржуями следовало бы отправить рыть траншеи в прифронтовой полосе. И что только необходимость поддерживать жизнеспособность нового государственного аппарата, бедного грамотными кадрами дает мещанам шанс на выживание. Забыла упомянуть, кстати, что самому Павлу мозги промыли основательно: после нескольких недель тесного общения с баррикадным отребьем он обращался ко мне «сугубо революционно»: «товарищ жена», или «товарищ Мария». Правда, когда мы были наедине, Павел слово «товарищ» не употреблял. Я по-прежнему была для него Машенькой и, простите, «зайчиком».

Помолчав, Мария Родионовна продолжила:

– Павел записал меня в какие-то женсоветы и требовал, чтобы я ходила на их заседания и митинги. Я сопротивлялась как могла! Тогда он привлек меня к обучению своих новых товарищей грамоте. В этом я увидела какой-то смысл и согласилась. Тем более что в доме уже не оставалось ничего для обмена на продукты, а учителю пролетариев полагался паек. А кого я учила элементарной грамоте! Ко мне в кружок ходил, к примеру, двадцатилетний комиссар, член Иркутского ревтрибунала – которого я помнила как приказчика галантерейного магазина. Глава губернского отдела народного образования в прежние времена был капельдинером[59] местного синематографа – представляете, Михаил Карлович?! В следователе ревтрибунала я узнала парикмахера из драматического театра – говорили, что незадолго до революции он был с позором уволен за кражу… А с каким презрением все эти «бывшие» глядели на меня и прочие непролетарские элементы? А потом мой драгоценный супруг принес домой этот злополучный Декрет о женщинах.

– Я спросила у него: неужто мой драгоценный супруг и вправду готов «изъять меня из частного владения» и объявить достоянием большевистского «актива»? – продолжила Ханжикова. – Он не уловил в моих словах ни иронии, ни презрения и пустился в долгие рассуждения о вреде и пагубности мещанства. Не забыл упомянуть и про то, что мое упрямство в этом вопросе может пагубно отразиться на его «революционной карьере». Ни слова не говоря, я собрала немногие оставшиеся вещи и ушла к подруге.

– Вы рассказываете ужасные вещи, Мария Родионовна!