Агатовый перстень

Двадцать пять лет... четверть века до того стоял на берегу сухого русла дворец, ещё в девятнадцатом веке выстроенный вождём племени... Единственное здание сре­ди шатров и землянок... И каждый вечер эти двадцать пять лет в покоях дворца, устланных коврами, зажига­лись светильники, на кухне готовился ужин... Двадцать пять лет жёны вождя стелили постели, умащивали свои нежные тела мазями и притираниями... Ждали. Но вождь умер в Тегеране. Однако в плену... у него есть отпрыск... сын, родившийся в темнице, в клетке. И вот молодой орел вырвался на волю, наконец он... среди родного пле­мени. Какое торжество! Вот он стоит среди людей сво­его племени. Молодой, кареглазый. Кожа лица его не­сколько бледна, брови несколько узковаты, рука бела, но что из того! Он родился не в шатре, а в каменной темнице, именуемой домом... Рев восторженных голо­сов, полыхающие факелы, грохот бубнов, визг свире­лей... Старухи племени подходят к юноше. Вглядываются в лицо, одобрительно кивают головой, гладят ему плечи... Всенародно признают сыном покойного вождя. Новые клики восторгов... Около юноши теснятся седоусые ко­чевники, как запорожцы, но в войлочных шапках, крас­ных чалмах. Вот один протягивает руку и подталкивает упирающуюся, конфузящуюся... нет, упирающееся виде­ние из арабской сказки... с косами ниже колен, с лицом пэри, с горячими глазами джиньи... «Твоя невеста, сын мой!..» Да, сегодня пир до утра... И вспыхивают сказоч­ными огнями покои дворца, багровеют малиновые козры, блистает золото канделябров.

Невеста с горячими глазами волшебницы. Помните у Хосрова Дехлеви: «Не будут никогда столь сахар сладок, роза красна, ночь черна, утро ясно, как твои груди, твои губы, твои кудри, твои глаза...» Понимали толк в любви на Востоке. «Твоя невеста, сын мой!» — всё кричали ка­кие-то старые ведь-мы. «Сегодня пир!» — гудели вокруг, танцевали «чапи». Гремели сотни выстрелов, сияли ска­зочными огнями покои дворца, дымились блюда с яствами. Всё, как в «Тысяче и одной ночи»... Смешно, но... но ароматичные курения, запрещённые Магометом вина и разрешённые объятия атласных рук... Из девятнадца­того века я сразу же низвергнулся в пятнадцатый...

Раненый замолк. Он долго дышал — глубоко, тяжело. Затем хрипло сказал:

—  Спросите, доктор, а как российский аристократ по­пал в кочевье, да ещё сыном покойного вождя... Но это хитрая механика. Буду живой — рас-скажу.

Он скрипнул зубами от боли.

—  Угораздило же меня нарваться сегодня на пули... От таких ран выживают редко. Много я видел ран, сам понимаю... Но ведь я пришёл домой.    Пусть дол­гим, кружным путём... Пусть я застрял, но я не мог смот­реть сложа  руки... Я не могу спокойно... когда кругом борьба, драка, когда я вижу, что все эти Керзоры, Энверы, Ибрагимы лезут с ножами. И я ввязался в драку... Думал, сделаю дело, а уж потом... И вот... Обидно будет подохнуть в этой дыре... После всего... После всех этих чудес. Нет, нет... Я ещё попаду в Москву... Я ещё попаду к Ленину... И я скажу! «Владимир Ильич! Имею честь явиться... Я задержался немного, но дело сделал...» Слу­шайте же,  доктор.  Человек — удивительное  сочетание-смешение ангела со зверем. Если склонишься к зверю — превратишься в скотину, если склонишься к ангелу, про­стите за несколько архаическую формулировку, станешь настоящим человеком. Да... на чём я остановился?.. Да, так  вот слушайте... у меня есть, что  рассказать...  есть кое-что полезное и для большевиков... Я сидел там в го­рах... с экзотическими названиями... Кухе Лелезар... Тюль­пановых лугах... Да, я превратился в великого вождя и чувствовал себя, как ни странно, неплохо. Религия? Ислам? Мои кочевники не очень радели об исламе, об ал­лахе, о бейтуллахраме — мекканском храме и каабе... Нет, вольные как птицы, они скакали на своих конях, цело­вали жен и наложниц, стреляли во врагов. И я, россий­ский аристократ, образованнейшая личность, скакал на коне, обнихмал пахнувших кислым молоком, но очарова­тельных гурий и стрелял в... Да... я был великим вождём. Сколько я неприятностей причинял господам британцам, клянусь честью русского офицера... Сколько неприятно­стей. Поработал я на славу. Сколько? Долго!.. Какая сеть агентуры... Как водил за нос матёрых британских раз­ведчиков лоуренсов и лоуренсиков... Издевался... Какие планы! Губернаторы провинций ползали на брюхе... Шах, сам шахиншах почтительно жал вот эту руку... От топота нашей конницы тряслись стены Тегерана. А там, в Петер­бурге, в послужной список вписывали ордена, благодар­ности, чины...