Агент из Версаля

Первоначально Донской конвойный отряд разместили в кавалерийских казармах, утеснив драгун. А с потеплением, по просьбе Орлова, перевели в село Коломенское, где донцы стали лагерем под открытым небом. Григорий Александрович Потемкин в ясный апрельский денек удостоил донцов чести, придирчиво осмотрев конвойную команду. Увы, рожами иные не вышли, ростом не добрали, справой не были достойны того, чтобы предстать пред взором самодержицы. По его распоряжению двадцать три козака были заменены. И к маю месяцу новобранцы поспешно явились в Москву, отобранные на сей раз новым войсковым атаманом Алексеем Ивановичем Иловайским, пожалованным такой должностью лично Потемкиным не только за заслуги в поимке злодея Емельяна Пугачева, но и за исполнительность и твердость характера, подобающую войсковому «батьке».

Ежедневная однообразная муштра, проезды в строю, джигитовка и свободное время, предоставленное с избытком, тяготили козаков, в том числе и Леонтия. Нередко он уезжал верхом на запасной лошади за село, на лесной берег Москвы-реки и подолгу сидел в одиночестве, думая о Мерджан и о родимом Доне. Неслучайно, видимо, Мерджан в переводе с ногайского означает – незабудка! Полгода уже минуло, как исчезла из его жизни любимая. Но всё, что было связано с ней, живо стояло у него перед глазами. И то, как раненый попал к знахарю ногайской едисанской орды, который прикрывал от нападения Платовский полк. И то, как познакомился с ней, одной из жен мурзы. Мерджан, выделяясь красотой из всех жительниц аула, также обратила его внимание дружелюбным и уравновешенным нравом. Недаром же и ординарец его, Иван Плёткин, положил на нее глаз! Нападение крымчаков, от которого им с одинарцом чудом удалось спастись, казалось, разлучило их навек. Но после великого сражения на Калалы, когда два донских полка под командованием молодого козачьего полковника Матвея Платова выстояли против превосходящего в десять раз войска крымского хана Девлет-Гирея, судьбе угодно было их снова свести…

11

Двое суток отряд Бухвостова, в его составе и донские полки, производил перепись личного состава, ревизию боеприпасов и амуниции, осмотр лошадей. Для стана была выбрана равнина в двух верстах от поля битвы, по соседству с едисанскими кочевыми аулами.

Лекарь отряда, хлопотливый, немолодой уже человек, посчитал полученную в бою рану Ремезова опасной и отстранил его от службы, оставив под своим надзором. Терпения у Леонтия хватило на день. Сбежал он, предупредив только, что направляется к едисанцам за гусиным жиром, чтобы смазывать обожженное свинцом плечо.

На самом деле причина была совершенно иная, побудившая отправиться в гости. Утром сотник повстречал в лагере Мусу, охранника Керим-Бека, казненного крымчаками. Муса привёз в козачий стан мясо буйвола, а в обмен получил два мешка проса. Ногаец, открыв в улыбке ровные, без единой чернинки, зубы, ошеломил сообщением.

– Сестра моя, Мерджан, просила узнать, как живет офицер-эфенди. Поклон передавала.

– Значит, вы поблизости? И она в ауле? – с замершим сердцем спросил Леонтий.

– А где ей быть? Теперь она станет женой Хана-Бека, брата моего убитого хозяина.

Ремезов помрачнел.

– Это почему же?

– По наследству. Такой обычай.

– Вот что, Муса… Хочешь, я отдам тебе кубачинский кинжал? Я его в бою добыл. Сведи меня со своей сестрой! Ты же меня знаешь. Я только посмотрю на нее да поговорю.

– Нельзя. Чужой мужчина не должен видеть.

– Я не чужой. Я в ауле месяц прожил… А такого кинжала нет даже у вашего предводителя Джан-Мамбета! Рукоять посеребренная, с орнаментом и клеймом…

Муса мучительно размышлял, крутил головой. Наконец согласился при условии, что будет за ними наблюдать издали. Честь сестры, пояснил он с излишней запальчивостью, дороже золота. Леонтий еще раз успокоил ногайца. На том и разошлись.

После осады не проходила каменная тяжесть в теле, сами собой подрагивали мускулы рук и ног, клонило в сон. А временами окатывал Леонтия ледяной страх, безотчетная тревога, и он скрепя сердце пересиливал это неприятное наваждение. Недаром многие из козаков, как оказалось, не мукой были припорошены, а поседели по-настоящему. Однако после смертельной опасности жизнь обрела небывалую привлекательность, а мир – неповторимую красоту. И тем радостней было известие, что о нем помнит красавица Мерджан…

Новый хозяин аула Хан-Бек почтительно принял русского офицера. Узнав, зачем он пожаловал, тотчас послал за Якубом-знахарем. Тот принес снадобье в глиняном стаканчике, сделанное на гусином жире.

– Тешеккюр![11] – кивнул Леонтий, поглядывая на дверь отова: не мелькнет ли случайно Мерджан. Сновали другие женщины, видимо, жены Хан-Бека. Их Ремезов знал плохо и внешне различал с трудом.