С тех пор, без всякого обсуждения, этот изолированный столик становится для нас тем, что моя мать в свои «немецкие минуты» назвала бы
Я не ожидал, что наше послематчевое пиво как-то выйдет за рамки обычной формальности: проигравший оплачивает первую кружку, победитель — вторую, если понадобилась, обменялись любезностями, назначили следующую встречу, приняли душ и разошлись по домам. А поскольку Эд в том возрасте, когда жизнь после девяти вечера только начинается, я предполагал, что одной кружкой всё ограничится и дома я сварю себе яйцо, так как Прю наверняка засидится с дорогими клиентами-нахлебниками.
— Живёте в Лондоне? — спрашивает Эд, когда мы усаживаемся со своим пивом.
Я это подтверждаю.
— И чего делаете?
Для членов клуба это уже перебор, ну да ладно.
— Присматриваюсь, — отвечаю. — До недавнего времени зарабатывал на жизнь за границей. Сейчас вернулся домой и думаю, в какой бы пирог запустить зубы. — И для ровного счёта: — А пока помогаю старому приятелю наладить бизнес. — Отработанный, рутинный ответ. — Ну а вы, Эд? Элис сказала, что вы исследователь. Верно?
Он задумывается — похоже, ему никто не задавал подобного вопроса. Вид у него такой, словно его в чём-то уличили и ему это не очень приятно.
— Исследователь, ага. Точно. — Ещё подумал. — Приходят материалы. Их надо разобрать. Потом передать профессионалам. Как-то так.
— Ежедневные новости?
— Ага. Внутренние, иностранные, фейковые.
— А корпоративные? — подсказываю я, вспомнив его инвективы в адрес начальства.
— Ага. Корпоративный уклад, ещё какой. Если не играешь по правилам, то ты в жопе.
Отстрелялся, подумал я. Но он, поразмышляв, продолжает:
— Пару лет оттрубил в Германии. Страна понравилась, а вот работа не очень. Вот и вернулся.
— На ту же работу?
— Ага, та же жопа, только в профиль. Подумал, может, как-то развернусь.
— Не развернулись?
— Так и ковыряюсь. Делаю что могу. Ага.
Вот в сухом остатке и весь наш с ним разговор о том, кто чем занимается. Меня это устроило, и его, судя по всему, тоже, потому что больше к данной теме мы не возвращались, хотя мои
Какое-то время Эд скалился в никуда и, судя по гримасам, спорил сам с собой по какому-то серьёзному поводу.
— Нат, вы не против, если я вам задам вопрос? — вдруг выпаливает он с решительным видом.
— Конечно нет, — отвечаю я дружелюбно.
— Я вас очень уважаю. Хотя мы совсем мало знакомы. Но стоит разок поиграть с человеком, чтобы тебе стало про него всё понятно.
— Продолжайте.
— Спасибо. Продолжаю. Я полагаю, что для нас и всей Европы, как и для либеральной демократии в целом, выход Великобритании из Евросоюза под присмотром Дональда Трампа и её последующая безоговорочная зависимость от Соединённых Штатов, которые катятся к институциональному расизму и неофашизму, — это жопа глубже некуда. Вот я и спрашиваю: вы в целом со мной согласны или вы оскорблены моими словами и мне лучше встать и уйти? Да, нет?
Удивлённый этим ничем не спровоцированным обращением к моим политическим взглядам со стороны едва знакомого молодого человека, я предпочитаю выдержать вежливую паузу, как это называет Прю. Какое-то время он невидящим взглядом таращится на плескающихся в бассейне людей, а затем снова обращается ко мне:
— Просто не хочу изображать перед вами не пойми кого, раз я восхищаюсь вами как игроком и человеком. Брексит, я считаю, самое важное для Британии решение после 1939 года. Все говорят «после 1945-го», уж не знаю почему. Вот я и спрашиваю: вы со мной согласны? Понимаю, что лезу на рожон. Многим не нравится, что я задаю вопросы в лоб, но уж какой есть.
— На рабочем месте? — спрашиваю, чтобы выиграть время.
— На рабочем месте свобода слова — табу. Нам нельзя выражать своё личное мнение ни по какому вопросу. Иначе ты прокажённый. Вот почему я держу рот на замке и все меня считают букой. Но я могу вам назвать множество других мест, где люди не желают слышать настоящую правду, по крайней мере от меня. Даже если восхищаются западной демократией, они предпочитают не заморачиваться и не думать о долге ответственных граждан перед лицом надвигающейся фашистской угрозы. Однако вы так и не ответили на мой вопрос.