Агент на передовой

Сегодня в её голосе не слышно пульсирующей страсти, никакого намёка на внутренний огонь, пожиравший её в последние месяцы, никаких слов об особом месте Орсона в её личном аду. Я её предупреждал о необходимости гасить эмоции и не засорять язык. Наш главный наблюдатель Перси Прайс, так сказать, строгий церковник и не сторонник англосаксонских крепких выражений. Как, подозреваю, и Гита, при всей её толерантности к нашим языческим повадкам.

И пока Флоренс держится плана. В её обвинительном приговоре Орсону нет ни негодования, ни выспренности, хотя она может продемонстрировать и то и другое на раз. Полное самообладание, как у моей Прю, чему я не раз был свидетелем, когда заглядывал на заседание суда минут на десять, чтобы получить удовольствие от того, как она со всей учтивостью рвёт на кусочки своего оппонента.

Для начала Флоренс знакомит нас с необъяснимыми богатствами Орсона: огромные офшоры, управляемые из Гернси и Лондона (откуда же ещё?), владения на Мадейре, в Майами, Церматте и на Чёрном море. Потом речь заходит о его странном присутствии на приёме в российском посольстве в Лондоне, устроенном для главных брекситёров, и о его пожертвовании, миллион фунтов стерлингов, в независимый фонд борьбы за выход из Евросоюза. Она описывает тайную встречу Орсона в Брюсселе с шестью русскими кибер-экспертами, которые подозреваются в широкомасштабных хакерских атаках на западные демократические форумы. Всё это излагается без намёка на эмоции.

И только когда она доходит до предложения установить прослушку в его дуплексе, хладнокровие её покидает. Слайд-шоу показывает нам десяток жучков, помеченных красными кружками. И тут её прерывает Мэрион:

— Послушайте, — голос её суров, — я не понимаю, почему вы предлагаете использовать спецсредства против несовершеннолетних детей.

Кажется, я впервые увидел онемевшую Флоренс. И как её непосредственный начальник спешу на выручку.

— Мэрион, видимо, имеет в виду нашу рекомендацию ставить прослушку во всех комнатах, вне зависимости от того, кто там проживает, — театрально шепчу я ей.

Но Мэрион так просто не сбить с толку.

— Я ставлю под сомнение этичность установки аудио- и видеоустройств в детской комнате. И в спальне няни, что мне кажется ещё более сомнительным. Или мы должны исходить из того, что дети и няня представляют интерес для разведки?

Флоренс уже взяла себя в руки. Или, знай вы её так, как знаю я, приготовилась к битве. Она делает вдох и сладчайшим голосом студентки челтнемского женского колледжа ответствует:

— Мэрион, в детскую Орсон приводит друзей, когда надо им сообщить детали повышенной секретности. А в спальне няни он трахает шлюх, пока дети отдыхают в Сочи на море с няней, а жена закупает дорогие цацки у Картье. От источника Астры мы знаем, что Орсон любит хвастаться бабам своими ловкими сделками, когда трахается. И мы подумали, что было бы полезно это услышать.

Обошлось. Все смеются, громче всех Гай Браммел. Даже Мэрион смеётся. Дом тоже — то есть у него трясутся плечи, а на губах улыбка. Все встают из-за стола, образуются группки возле кофейного столика. Гита по-сестрински поздравляет Флоренс. Невидимая рука ложится на моё плечо — вообще-то я не люблю такие вещи.

— Всё было отлично. Браво, Лондонское управление. Браво, Гавань. Браво, Нат.

— Я рад, что тебе понравилось, Дом. Флоренс — многообещающая сотрудница. Прекрасно, что её авторство всеми признано. Такие вещи часто проходят незамеченными.

— И всё время чувствуется твой голос модератора на заднем плане, — продолжает он, пропустив мимо ушей мой маленький выпад. — Я его почти слышал. Такое отеческое покровительство.

— Спасибо, Дом. Спасибо, — отвечаю я со всем радушием, а сам гадаю: интересно, что он там прячет в рукаве?

* * *

Купаясь в лучах хорошо проделанной работы и яркого солнца над головой, мы с Флоренс идём обратно по набережной, подытоживая — в основном это делает она: если мы получим хотя бы четвёртую часть от запланированных дивидендов, то Орсону как московской марионетке в Лондоне почти наверняка крышка, и его грязным деньгам, рассованным по всему южному полушарию стараниями круглосуточной лондонской прачечной, тоже хана. О последнем Флоренс мечтала с особым упоением.