Изучив список пассажиров парохода, Ланни заметил имя Форреста Квадратта, поэта, которого он встретил в доме Ирмы на Лонг-Айленде. Американец немецкого происхождения, и по его словам, побочный родственник Кайзера. Он был преданным поклонником политики с позиции силы, и Ланни был уверен, что теперь он был хорошо оплачиваемым агентом нацистов. Их последняя встреча состоялась в дни задавленной ссоры Ланни с Ирмой. Ланни не мог быть уверен, что она не намекнула человеку об огорчительных политических взглядах своего мужа. Всякий раз, когда Ланни подозревал что-то подобное, он использовал ловкий способ оправдания. Он говорил: "Я когда-то придерживался розоватых взглядов, но когда я узнал о массовых чистках в России, я полностью излечился. Теперь я понимаю, что Европа должна быть защищена от азиатских орд, и никто, кроме немцев, не может сделать это".
Бывшему декадентскому поэту, сказавшему, что он "бросил это занятие гения", шёл шестой десяток. Он был довольно маленького роста, сутулый, близорукий и носил очки с толстыми стеклами. Наклонившись вперед, он быстро говорил по-английски, по-французски или по-немецки,
Но Ланни Бэдд не задавал таких вопросов. Ланни Бэдд был духовным братом нацистов, искусствоведом, который продавал картины по поручению генерала Геринга и стрелял с ним оленей. Любитель пианист, который играл Лунную сонату для фюрера. Джентльмен досуга и моды, который был другом и покровителем живущего величайшего немецкого
Ланни хотел установить незыблемые отношения с этим пропагандистом
Разговор состоялся в каюте бывшего поэта, где они могли быть уверены в секретности, по крайней мере, так считал бывший поэт. Ланни подумал, может ли там быть диктофон, но решил, что это не имеет значения, потому что он не называл ни де Брюинов, ни Шнейдера, а только тех французских политиков, получавших от нацистов деньги. После этого пароходная дружба прогрессировала в правильном направлении, и Ланни рискнул: "Я опасаюсь, что мы собираемся сделать что-то в этом роде в Америке".
Побочный родственник Кайзера не счел нужным играть в застенчивость, как Курт Мейснер. Он играл в грусть, потому что был сострадательным человеком, любителем культуры и мира и ненавидел видеть насилие и жестокость в любом месте. Он сказал: "Я боюсь, что вы правы, мистер Бэдд. Есть элементы в каждой стране, которые сегодня сознательно или иным образом играют в игру Москвы, и у них нет никакого намерения уступить без борьбы".