Агент зарубежного центра

— За убийцу ее дочери, — хмурясь, сказал Гуннар. — Она мать пионервожатой из деревни Катри. «Кайтселийтчики» убили ее дочь в сорок первом.

Лицо Освальда стало мучнисто-синеватым. На лбу выступил пот. «Помнит, знает, о ком речь! — пронеслось в голове Гендрика Петровича. Но тут же он остановил себя. — Да от такого обвинения и чистый человек ошалеет».

Агроном обессиленно плюхнулся на ближайший стул, широко разбросав обутые в валенки ноги.

— Бывает же такое, — сказал он наконец. — Ну и ну. Так что это за деревня Катри? Какие там люди были — свидетели страшного дела? Где они?

«Сказал: «свидетели», — отметил про себя Гендрик Петрович. И это слово стало для него еще одним доказательством вины Сиреля.

— Я думаю, нам не следует начинать самим следствие, главный агроном, — прервал Освальда Гендрик Петрович. — А чтобы разобраться и отвести от вас подозрения, предлагаю вызвать прямо сюда оперативных работников. Не возражаете?

— Какие могут быть возражения! — поспешно ответил Освальд. — Наоборот, я заинтересован.

Гендрик Петрович снял телефонную трубку. Набрал знакомый помер. Освальд был уже спокоен и холоден. Только брови совсем сошлись над переносицей и двойная складка врезалась глубже.

— Предлагают приехать в райцентр. Поедем, — сказал Гендрик Петрович, закончив разговор. — Поехали, — почти приказным тоном добавил полковник, обращаясь к Освальду и жестом приглашая Эрну и старушку Паю.

Председатель колхоза «Партизан» весь день был не в себе. Дома не ел, не пил, отвечал жене невпопад.

— Да что с тобой сегодня? — рассердилась Хельми.

Гуннар рассеянно погладил ее волосы и опять весь ушел в свои думы. Он все еще верил Освальду. Не хотел допускать сомнений. И откуда только выкопала Эрна эту древнюю старушку? Да не перепуталось ли у нее от горя и старости все в голове?

Нелепый случай может надолго выбить из колеи его агронома — вот этого Гуннар боялся пуще всего. И с нетерпением ждал знакомого пофыркивания машины Освальда за окном: приедет сразу — так они условились при расставании.

Только поздно ночью в доме председателя резко зазвонил телефон. Гуннар торопливо схватил трубку. На другом конце провода говорил районный прокурор. И по тому, как суровело, наливалось кровью лицо Гуннара, как опять внезапная, так не свойственная ему растерянность прозвучала в его охрипшем голосе, Хельми поняла, что произошла катастрофа. Какая же?

Голос прокурора зазвучал громче. Слышен был в комнате:

— Вашего главного агронома придется до выяснения задержать, улики оказались достаточно вескими.

— Арестовали Освальда? — изумилась Хельми.

— Задержали, а не арестовали, — сердито буркнул муж.

— Объясни. Расскажи. Я же тебе не чужая!

Гуннар рассказывал. Хельми слушала и не верила ушам своим. Освальд — и вдруг преступник? Ну, нет! Освальд так тактичен, внимателен, добр — разве преступники бывают такие? Абсурд!

Хельми родилась в семье сельского школьного учителя — человека добропорядочного, считавшего свою профессию самой благородной на свете. Учить детей первым основам знаний, открывать перед ними сложный мир всего сущего было его жизненной потребностью, и он даже в годы оккупации продолжал работу в школе. В «политику», по его словам, никогда не вмешивался, но не стал отговаривать своего единственного сына, когда тот впопыхах забежал домой сообщить родителям, что немцы близко и он с ребятами должен уйти в лес. Старый учитель отлично понял, с какими ребятами и в какой лес уходил его любимец и надежда. Достал из жилетного кармашка золотые часы — самую дорогую вещь в доме — и передал сыну. Сдерживая слезы, поцеловал горячий лоб сына, сказал: «Иди… И будь здоров!»

Брата Хельми теперь знает только по фотографиям — пропал без вести. Ходили слухи, что он погиб при отступлении, но где и как — никто не знает. Немцы и «омакайтчики» не раз допрашивали старого учителя и его жену, но репутация самого учителя, «не признающего политики», спасла семью от серьезных потрясений.

Теперь уже никого, кроме Гуннара, не осталось из родных у Хельми. Но отец успел благословить ее вступление в комсомол, завещал единственной дочери свою профессию, подчеркнув при этом, что надо в первую очередь учить детей деревенских, потому что в городе учителей предостаточно.

С Гуннаром Хельми нередко ездила в Таллинн и в Тарту, побывали они в Москве и Ленинграде, но привычно и естественно жить казалось ей в милой сердцу деревне. Где рядом шумит дремучий лес, ветер раскачивает тяжелые колосья в поле. Где нет чужих — каждого знаешь от рождения до смерти.

Полным счастливого очарования был последний год. Хельми передала в старшие классы своих малышей, которых учила четыре года. Сколько людской благодарности было высказано молодой учительнице, сколько шуток и тостов было произнесено по этому поводу Гуннаром и, конечно, Освальдом! Как нежно Освальд говорил о детях, какие высокие слова находил для них, учителей!

А сейчас Освальд в тюрьме? Его обвиняют в страшных преступлениях? Да нет же, тысячу раз нет!

5