Агент зарубежного центра

— Факты: служил у гитлеровцев. Скрыл. Сменил фамилию, обманул партию. Факты и логика фактов, куда она ведет? Место такому типу в нашей партии? Место сидеть рядом с коммунистами и решать наши партийные дела человеку с чужой фамилией и грязным прошлым, которого, кстати, мы еще не знаем до конца?

Стояла глубокая тишина. Казалось, люди перестали дышать. И Эрна закончила:

— Я предлагаю: за обман партии, скрытие своего прошлого фашистского прислужника Освальда Сиреля из рядов КПСС исключить. У меня все.

Она села на свое место в первом ряду. А Сирель, поднявшись из третьего, сказал:

— Был слабым человеком, но фашистов всегда ненавидел. Всю жизнь. Прошу судить за действительные ошибки, как учит партия.

— Иные ошибки равны преступлению, — бросил Видрик.

— Прошу слова, — поднялся Аксель Рауд. Его маленькие глазки, глубоко всаженные в такую же маленькую головку, торчавшую из высокого воротника где-то под самым потолком, часто замигали.

— Все вроде правильно говорила товарищ Эрнестина Латтик, — начал он и простуженно закашлялся.

— Что значит «вроде»? — бросили из дальнего угла реплику.

— Вроде — это вроде и есть. Это когда одни факты на стол, а другие под стол. Я так думаю, а может, и не один я. Освальд Сирель на протяжении многих лет показал себя замечательным советским работником. Разве не искупил он этим свою вину? Да мне и не кажется его вина такой большой. Ну, мобилизовали, ну, послужил где-то на хозяйственных работах. Так что же он мог поделать против грубой фашистской силы? В общем, я предлагаю ограничиться строгим выговором за сокрытие прошлого.

Тут собрание загудело. Посыпались вопросы:

— А ты уверен, что Сирель и сейчас ничего не скрывает?

— А ты веришь, что два братца у немцев так и не встретились, не сговорились?

— Послушайте, мы ведь опять уходим от фактов в область предположений, — помог Рауду зоотехник Кадастик. — Есть такая штука, называется презумпция невиновности — никто не повинен в том, что не доказано.

— Во всем, в чем ошибся, признался до конца, ничего не скрывая, — снова тихо и отчетливо сказал Сирель.

У жены Гуннара сердце сжалось от жалости.

— Мы разбираем личное дело коммуниста Освальда Сиреля, всем нам известного по работе и дружбе, а не допрашиваем преступника, — сказала она. — А коммунисту, товарищу должны верить, как бы тяжко он ни ошибался в прошлом.

— А я все-таки не верю. — Тракторист Уно Корп, известный своей вдумчивостью и рассудительностью, пока чал головой. — Вы говорите, «коммунист Сирель», да ведь в партию вступал немецкий холуй Ивар Укк. Вот и выходит, что нет и не было партийца Сиреля. А есть только ошибочно выданный партбилет, который и надо отобрать у Ивара Укка.

Пожалуй, это выступление произвело наибольшее впечатление. И не было уже споров о том, кем мог быть в годы войны Сирель-Укк, хотя и веры лжецу тоже не было. Презрение к обману, к людям, у которых вместо лиц — маски, звучало в выступлениях.

Ждали слова Гуннара. Он сказал:

— Трудно мне сегодня. Хочу начисто выжечь из сердца человека с двойным дном. Хочу, а до конца еще не могу. Почему? Думаю, а может, он уже все пережил, очистился. Что ж, вправе ли мы лишить его будущего?

Тут Эрна не выдержала, выкрикнула с места:

— Не крути, председатель! Нет места подлецу в партии!

И Видрик Осила сказал в заключение:

— Будущего мы никому не закрываем. Что там, в будущем, время покажет. А сегодня, когда не по своей воле, не по своей, — подчеркнул Видрик, — Сирель-Укк вынужден был открыть обман, нет ему доверия и в партии места нет.

При голосовании только четыре коммуниста из тридцати шести поддержали предложение Рауда ограничиться строгим выговором. В числе этих четырех была и Хельми. Сам Гуннар, вздохнув, проголосовал за исключение, сделал это через силу, видно было, как нерешительно поднималась его рука.

— Нехорошо получилось, председатель, — устало сказал ему Видрик Осила, оставшись после собрания. — Коммунисты ждали от тебя другого слова. Да и супруга твоя.

— Что — супруга? — неожиданно гаркнул Гуннар, хватив кулаком по столу. — Это ее личное дело, за какое решение голосовать.

— Конечно, конечно! — ничуть не смутившись, сказал парторг. — Ну, ладно, ее еще могу понять. Молода, не разумом, а чувством живет. Обмануло ее чувство. А ты? Ты, видно, забыл, что и теперь линия фронта через умы и сердца проходит. Линия фронта — это не шутки, дорогой товарищ, бывший боец…