Агентство «БМВ»

— Человек, котяра, знает значительно больше того, в чем отдает себе отчет, — хладнокровно заверил шеф Мамонова. — Можно, конечно, вколоть «чурке» кое-какие психотропные препараты — для оживления памяти, но я думаю, что они не понадобятся. И потом — кто сказал тебе, что я собираюсь пытать этого Мансура всю ночь? По твоим же, кстати, рассказам — он отличный боец. Попарится еще часа два-три, а потом я предложу ему жить в Москве, трахать Марьяшу или Любашу — кто ему больше понравится — и работать на меня — разумеется, за большие бабки.

— Шеф, Мансур начал давать показания, — произнёс Гвоздь, входя в кабинет и вытирая руки тем, что поначалу показалось Мамонову красной тряпкой, а потом оказалось носовым платком, напитанным кровью. — Уже дал словесный портрет контакта, правда, плохонький — не хватает у чурки русских слов и память на лица у него, судя по всему, неважнецкая.

Гвоздь служил в прошлом у десантников в группе захвата, а потому изъяснялся языком, отчасти напоминавшим речь плохого военного юриста.

— Очень интересно, — оживился Черкасов, жестом предлагая Гвоздю сесть на деревянную лавку и оттянуться после ударной работы коньяком. Бутылка испанского коньяка стояла на столе, но до сих пор к ней никто так и не притронулся. — А имен он пока не называл? Или кличек? Хоть что-нибудь, к чему можно было бы прилепиться?

Гвоздь, обтерев окровавленным платком руки и сполоснув их в чашке со слабым раствором ароматического спирта, где Марьяша прежде споласкивала бокалы перед тем, как выставить их на стол, налил себе полный фужер «Фунтадора» — грамм эдак двести пятьдесят — и вытянул его единым духом, словно путник, у которого пересохло в горле после недельного странствия по пустыне.

— Упоминал, шеф, как же, — осклабившись, доложил он, вынимая без спросу из лежавшего на столе портсигара Мамонова «гавану» и раскуривая ее. — Того, кто встретился с ними в кафе-баре «ВВС» в посёлке Первомайский — на полпути от Шереметьево к Москве. Касым называл его Цитрус. Мансур сказал, — тут Гвоздь снова скривил рот в ухмылке, намекая, каких усилий ему стоило разговорить Мансура, — что этот Цитрус — брюнет лет двадцати восьми — тридцати, высокий, ходит в кожаной куртке «пилот» и носит берет с кожей — прямо как у меня, только чёрный, как у морпехов. — Гвоздь с удовольствием дотронулся до своего небесного цвета десантного головного убора, походившего на блин.

— Это всё? — осведомился Черкасов, устремляя на Гвоздя пронизывающий взгляд, который, впрочем, не произвел на десантника особого впечатления. Судя по всему, такие понятия, как сила взгляда, были Гвоздю незнакомы, а потому и не оказывали на сознание никакого влияния.

— Пока всё, — ответил тот, снова наливая себе «Фунтадора», который он пил как воду, без всякого видимого ущерба для своего душевного равновесия. — Но ничего. Дам ему немного передохнуть, чтобы не умер, и снова начну поддавать жарку.

— Не надо ничего больше поддавать, Гвоздь, — скомандовал Черкасов, поднимаясь из-за стола. — Азиат заговорил — и это главное. Теперь его уже не остановишь. Он нам все выболтает, все — даже то, о чем сам не знает…

* * *

Марина заняла свой пост на лестничной площадке пятого этажа ровно за четверть часа до предполагаемого появления объекта. Тот, разумеется, мог и задержаться чуточку — как-никак ему приходилось ловить такси, но заявиться туда, к примеру, на час раньше обычного он — по единодушному мнению компаньонов — уж никак не должен. Марина с Борисом еще раньше отметили, что вице-президент был весьма постоянен в своих привычках и сматывался из здания компании «Троя», когда у его сослуживцев начинался обеденный перерыв.

На крохотную, не слишком опрятную лестничную площадку, выложенную коричневым кафелем, выходили две двери. Одна принадлежала ослепительной госпоже Катковской, которую Летова подозревала в любовной связи с Кортневым и к которой уже заходила днем раньше, а вторая — пенсионеру Авилову А. Е. — совершенно не знакомому Марине человеку, чью внучку, однако, она должна была в случае необходимости изображать.

Как это осуществить, если такая необходимость возникнет, Марина знать не знала. Правда, Валентина ей сообщила, что ее мнимого дедушку зовут Александр Евлампиевич, но ничего другого об этом гражданине она сказать не могла.

Какого черта мне ломать голову еще и над этим, подумала Марина, забиваясь в самый дальний уголок лестничной клетки — поближе к окну — и закуривая. Вряд ли Кортнев вообще имеет представление, что гражданин Авилов А. Е. живет на свете. Да и на нее, Марину Летову, он скорее всего посмотрит только мельком — пока будет открывать дверь Катковской, если та, конечно, дала ему ключ.

Летова, впрочем, считала, что ключа у Кортнева нет. Все-таки ключ — лишняя улика. В таком случае он выйдет из лифта, позвонит и будет ждать, когда ком-позиторша ему откроет. На это уйдет минуты две-три. За это время она, Марина, должна успеть его сфотографировать, причем так, чтобы в кадр попал не только подлый изменник, но и табличка с номером квартиры Катковской — для пущей солидности.