Агония и смерть Адольфа Гитлера

С горькой иронией в голосе Гитлер заявил: «Посмотрите на мою оперативную карту. Все здесь нанесено не на основании собственных сведений верховного командования, а на основе сообщений иностранных радиостанций. Никто нам ничего не докладывает. Я могу приказывать что угодно, но ни один мой приказ больше не выполняется».

Наконец, на совещании было принято решение, что ввиду полного отсутствия снабжения с воздуха войска могут прорываться мелкими группами с условием, что все они должны продолжать борьбу, где это только возможно. О капитуляции не может быть и речи.

29 апреля явилось поистине роковым днем!..

Часов около десяти вечера Гитлер вызвал меня к себе в комнату и поручил к 10 часам собрать у него в приемной руководящих сотрудников ставки и его близких.

Помню, что Гитлер в этот момент производил впечатление человека, принявшего какое-то чрезвычайно важное решение. Он сидел у края письменного стола, глаза его были устремлены в одну точку, взор сосредоточен.

Я направился к двери выполнять его приказание. Гитлер остановил меня и сказал, как помню, следующее:

«Вы честно служили мне много лет. Завтра ваш день рождения, я хочу сейчас поздравить вас и поблагодарить за верную службу, так как завтра уже не смогу этого сделать... Я принял решение... Я должен уйти из этого мира...».

Яподошел к Гитлеру и стал говорить о необходимости его жизни для Германии, что есть еще возможность попытаться прорваться из Берлина и спасти его жизнь.

«Зачем?—возразил Гитлер. — Все разбито, выхода нет, а бежать — это значит попасть в руки русских... Никогда бы не было этой страшной минуты, Раттенхубер, — продолжал он, — и никогда бы я не говорил с вами о своей смерти, если бы не Сталин и его армия.

Вы вспомните, где были мои войска... И только Сталин не позволил мне выполнить возложенную на меня свыше миссию...».

Из смежной комнаты к нам вошла Ева Браун.

Гитлер еще несколько минут говорил о себе, о той роли в истории, которую ему уготовила судьба, и, пожав мне руку, попросил оставить их вдвоем.

Несмотря на всю мою привязанность к Гитлеру, мне было чрезвычайно неприятно видеть, что он даже в последнюю минуту не смог удержаться от высокопарных речей, говоря о своей «высшей миссии» и т.п. Его просто обуял животный смех.

В 10 часов вечера в приемной Гитлера собрались: генералы Бургдорф и Кребс, вице-адмирал Фосс, личный пилот Гитлера генерал Баур, штандартенфюрер Бец, обер-штурмбанфюрер Хегель, личные слуги штурмбанфюреры

Линге, Гюнше и я.

Он вышел к нам и сказал буквально следующее: «Я решил уйти из жизни. Благодарю вас за добросовестную честную службу. Постарайтесь вместе с войсками вырваться из Берлина. Я остаюсь здесь».

Прощаясь, он пожал каждому из нас руку, и еле волоча ноги, с поникшей головой ушел к себе.

Спустя несколько минут Гитлер позвал меня, Линге и Гюнше и еле слышным голосом сказал нам, чтобы трупы его и Евы Браун были сожжены. «Я не хочу, — сказал Гитлер

, — чтобы враги выставили мое тело в паноптикум».

К ночи в бункере скопилось около 200—300 раненых, которых обслуживали девушки-санитарки.

Пришедший в убежище имперский руководитель гитлеровской молодежи Аксман попросил у Бормана разрешение представить Гитлеру 25 девушек, лучших санитарок из госпиталя имперской канцелярии.

Гитлер согласился. Около 2-х часов ночи девушки построились по обеим сторонам коридора в верхнем этаже убежища. Вскоре появился Гитлер. Он медленно поднялся по ступеням и пожал каждой девушке руку. Затем традиционным поднятием руки приветствовал всех остальных сотрудников, находившихся в убежище, и удалился в свою комнату.

Ночью Гитлер приказал доставить к нему профессора Хаазе, работавшего хирургом в госпитале имперской канцелярии.

Пришедшему Хаазе Гитлер показал три небольшие стеклянные ампулы, вложенные каждая в футляр из металла, напоминающий по своей форме гильзу от винтовочного патрона.