Агония СССР. Я был свидетелем убийства Сверхдержавы

Как же мало знаем мы о героической и трагической блокаде! Ну, кому известно, что уже в начале июля сорок первого года в Ленинграде побывала группа лондонских пожарных. Цель их приезда — поделиться опытом по спасению городов во время бомбежек. Как известно, к тому времени Лондону досталось больше всех от налетов немецкой авиации. Делегация рассказала: продукты питания у них развезены по маленьким лавчонкам, где торговые работники отпускают их по карточкам. Сосредотачивать весь запас опасно даже в двух-трех местах, ибо нет ничего тайного, что не стало бы явным. А тем более в одном месте. Специалисты доложили мнение лондонских гостей, но оно не было принято во внимание: еще разворуют…

Двойственное чувство охватило меня. Новая информация воспринималась с трудом, все прежнее воспитание восставало против нее.

Но ведь никто не будет брать под сомнение роль Жданова в организации Дороги жизни! — воскликнул я. Здесь оппонент согласился: правильно, но было бы ошибкой считать его единственным руководителем обороны города, единственным автором прокладки ледяной трассы через Ладожское озеро. Да, он находился на самом верху иерархической лестницы — первый секретарь обкома и горкома, секретарь ЦК ВКП(б), член Военного совета фронта. Однако имена выдающихся полководцев Жукова, Говорова, Мерецкова тоже о чем-то говорят, не правда ли?

Они, между прочим, прибывали в Ленинград в самые критические для его обороны периоды. А имена Кузнецова, Штыкова, Капустина, Басова, Лазутина? Вся черновая организаторская работа лежала на них. Это и формирования народного ополчения, и эвакуация предприятий и населения, и обеспечение жизнедеятельности большого города в условиях блокады. Кстати, Сталин очень рассчитывал на Кузнецова, второго секретаря Ленинградского обкома и горкома. Слышали? Он даже специального посланца направлял к Кузнецову, просил держаться.

Я напрягся, надеясь выйти на след услышанной в годы юности легенды. Безуспешно: попутчик располагал лишь устными источниками, документальных подтверждений этой версии у него не было.

Далеко за полночь утихомирился наконец мой сосед. Уснул. Я долго не мог последовать его примеру. Сон не шел. Беспокоила и командировка — задание было не из легких. Да и этот разговор вывел из равновесия — видно, он из разряда тех, в которых необязательно выяснять, за кем победа. Бывают ситуации, когда это лишь вредит. Притом обеим сторонам. И это тоже непривычно, поскольку традиций проведения демократических дискуссий у нас, к сожалению, нет, все попытки в этом направлении закончились в конце двадцатых годов.

Мое поколение — и только ли оно? — выросло в твердом понимании того, что в любом споре, в любом, даже самом безобидном, обмене мнениями непременно должны быть и победитель, которому честь и хвала, цветы и шампанское, и побежденный, кому, соответственно, позор и унижение и тоже слава, но уже иная. О, эта неуемная тяга к праву изложения истины в последней инстанции! Счастливый его обладатель мог не обращать внимания на другие мнения, он их и в грош не ставил, а тех, кто осмеливался их обнародовать, ждала незавидная участь. Победитель обычно вытирал о них ноги.

Заронил в душу мой попутчик-всезнайка семена сомнения, разбередил, взбудоражил мысли и чувства и дрыхнет себе, видно, довольный своей купейной историей. А как же, двоих на лопатки положил! А ты вот ворочайся с боку на бок, и сон, как назло, не идет, а лезут какие-то мысли — тревожные, тяжкие. От былого покоя и уверенности в себе и следа не осталось. Ну и попутчик попался!

Забыться в коротком сне удалось лишь под утро. Первым зашевелился, закряхтел дедок, бормоча что-то себе под нос. Попытался слезть с верхней полки, неосторожно зацепился за чемодан, он полетел вниз, и все проснулись от грохота. Дедушка суетливо высунулся в коридор, заметив, что очереди в туалет нет, схватил полотенце, зубную щетку с пастой, бритвенный прибор и шмыгнул из купе. На какое-то время мы остались вдвоем со вторым попутчиком.

— Кажется, вы белорус? — как бы между прочим спросил он.

Я утвердительно кивнул.

Сосед улыбнулся. Он, мол, так и полагал. По произношению догадался. А не хочет ли представитель братского белорусского народа узнать об одном забавном случае, который произошел с Янкой Купалой? Я ответил, что не против. И он рассказал, что впервые на русском языке Янку Купалу напечатали в одном из дореволюционных календарей для всех. Петербургские издатели хотели сделать доброе дело, они представили стихи молодого белорусского поэта, а рядом поместили портрет другого белорусского поэта. Вот жаль, фамилию забыл. Как же его, ну, мужичий адвокат, повстанец 1863 года.

— Франтишек Богушевич? — подсказал я.

— Он самый, — обрадовался сосед.

Узнав о моей профессии, пожелал успеха, а на перроне, похлопав по плечу, шутливо пожелал не оказаться в положении моего знаменитого земляка, которого перепутали в Северной столице. Ну, это он зря, на вокзале меня встречали. Вокзальная суета развела нас в разные стороны и уже больше не сводила.