Агрессия и катастрофа

Во второй половине дня 2 сентября собрался французский парламент. Выступление премьера Даладье дало понять, что Франция, если и объявит войну Германии, реально воевать против Германии не будет. Упор был сделан на необходимости обороны, а не перехода в наступление против Германии. "Геройство наших солдат может быть только подвигом защитника, а не завоевателя... Франция поднимается только тогда с таким порывом, когда она убеждена, что нужно сражаться за свою жизнь и за свою независимость"{117}.

Формальное решение парламента уполномочить правительство на ультиматум и на объявление войны не состоялось. Однако депутаты разрешили требуемый кредит в 80 млрд. фр. для военных мероприятий, что правительство расценило как получение полномочий принять окончательное решение{118}.

Колебания, связанные с надеждой на мирную конференцию, продолжались в Париже и Лондоне весь день 2 сентября. Этот свой прямой выигрыш Гитлер стремился использовать, быстрее продвигая войска в Польше, чтобы поставить западные державы перед фактом ее разгрома.

В 15 часов 2 сентября итальянский посол в Берлине Аттолико сообщил в Париж и Лондон: Гитлер не отвергает идеи конференции, но должен знать, означает ли английская и французская ноты от 1 сентября ультиматум. Если да, то переговоры станут невозможными (заметим, к этому времени немцы уже заняли "польский коридор", Данциг и глубоко вторглись в Южную Польшу).

Из обеих столиц последовал немедленный ответ. "Нота, переданная вчера вечером на Вильгельмштрассе, - сообщил Боннэ, - не носит никакого ультимативного характера... Что касается вступления Франции в войну, то лично я готов отложить его до середины дня 3 сентября"{119}. Чиано отмечал в дневнике, что сообщение о позиции Гитлера вызвало у Боннэ "самое большое удовлетворение"{120}. Более того, Боннэ в 16 часов вызвал по телефону Галифакса и сказал, что "окажется невозможным получить согласие Гитлера на конференцию, если будет требоваться предварительное очищение польских областей"{121}. Ради конференции Боннэ был готов на все. Но через час он получил сообщение английского правительства: "Британский кабинет... примет план конференции Муссолини только при одном условии, которое должно предшествовать его принятию. Немецкие войска должны быть немедленно выведены из польских областей. Британское правительство решило дать Гитлеру время сегодня до полуночи, чтобы вывести из Польши войска. По прошествии этого срока Великобритания откроет военные действия"{122}.

Ускорение решения английского правительства объявить войну объяснялось тем нажимом, который оно испытывало со стороны народа и ряда политических деятелей. Когда Чемберлен, сомневающийся в необходимости сказать последнее твердое слово, выступил вечером 2 сентября в палате общин, он встретил нарастающее возмущение многих представителей обеих партий.

Лейборист Дальтон сделал следующую запись в дневнике: "Эмери и Ральф Купер особенно раскраснелись и почти онемели от ярости. Казалось, что... данное нами полякам честное слово с намерением нарушается... Позже в кулуарах царило сильное волнение. При голосовании, как казалось, без фракционного принуждения Чемберлен и Саймон были бы провалены"{123}. Депутаты были, как впоследствии передавал Чемберлен французскому послу, настроены против Франции. "Ее обвиняли в скрытых намерениях уклониться от своих обязательств. Позже вину свалили на кабинет, который ответствен за честь британцев... Об итальянском предложении никто не хотел слушать. В нем видели ловушку, имевшую цель благоприятствовать продвижению немецких войск"{124}.

Правительству становилось ясно, что больше тянуть невозможно. После заседания палаты общин Чемберлен сообщил Даладье: "Намерение французов и дальше оттягивать объявление войны создает для английского правительства неподходящую ситуацию. Если французское правительство продолжает настаивать на сроке в 48 часов, начиная с полудня 3 сентября (т. е. до 5 сентября - дня, предложенного Муссолини для начала конференции. - Д. П.), то правительство (английское. - Д. П.) не сумеет удерживать здесь положение в нужном состоянии"{125}. Из ответа Даладье следовало, что он все еще рассчитывает на какой-то Мюнхен: "Еще можно надеяться на согласие Гитлера на конференцию, если западные державы согласились бы оттянуть вручение ультиматума до полудня 3 сентября"{126}. В то же время и Боннэ убеждал Галифакса в необходимости выждать: эвакуация больших городов не может быть закончена. Все железные дороги забиты туристами. Поезда будут штурмоваться людьми, так как все захотят покинуть большие города. В случае воздушного наступления имеется риск чрезвычайного кровопролития{127}.

Крайне угрожающее для правительства Чемберлена положение в стране и в парламенте не оставляло другого выхода, как покончить с игрой в мифическую конференцию и объявить войну, "даже если французское правительство не сделает это одновременно"{128}.