Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

Началось с окосевшего и радостного Гипноса, продолжилось пьяными песнями Эвклея и грандиозной гулянкой в Стигийских болотах. Гулянка вылилась в драку, драка – в Эмпусу, которая заявилась к трону своего царя и, разя вином, с достоинством подала жалобу на Ламию: «Она сказала, что у меня ноги как у осла, и-и-ик!» Разбора своей жалобы Эмпуса не дождалась, известила мир о том, как она преклоняется перед грозным Владыкой, и громко зацокала копытами к выходу.

С третьего раза попала в дверь.

По берегам Коцита вдруг обнаружилось множество нимф. Раньше сидели в ивовых зарослях и не высовывались, а теперь принялись водить хороводы с визгом и пением. И вить ивовые венки. Воды несчастной реки сначала охрипли, пытаясь переорать пение нимф, но к третьему дню смирились.

К пятому воды стонали уже не с горестными, а с пошлыми интонациями.

В бурных потоках Ахерона плавали еловые шишки. Изредка на берег выносило изломанный тирс. Сам Ахерон разгуливал по своим же берегам, размахивал могучими руками и искал, кому бы дать по шее «от дружеских чувств». Горгира ходила в синяках – жене от дружеских чувств мужа перепадало больше всех.

Следы Хароновой лодки пересекали Стикс причудливыми зигзагами.

Тени – и те перестали стонать и вдыхать полной грудью асфоделевые ароматы, подняли бесплотные носы, принюхались к несущемуся отовсюду душку попойки и подозрительно повеселели.

Дионисовых чар удалось избежать разве что Убийце – тот отсиживался где-то во внешнем мире. «И хршо», – справедливо заметил Гипнос, явившийся после очередной гулянки. – А то я… п-пловину прливаю… а если б Чернкрыл напился – ой…»

И старательно спрятал осоловевшие глаза.

Мир трясла лихорадка разнузданного веселья, впору было брать незваного гостя за шкирку и вышвыривать на поверхность… только вот гость не торопился сводить знакомство с царем.

Хотя его, конечно, видели.

Пляшущим нагишом в окружении заросших волосом чудовищ, в пламени вулканов.

Расплескивающим вино из сложенных чашей ладоней в толпу восторженных теней.

С нимфами у Коцита (как его там видели, мне не описывали. Гелло только сопел, мычал и плевался).

Целующимся с Керами.

Пьющим с Эриниями.

Бог вина и веселья выпрыгивал из ниоткуда, приносил частицу дикого Хаоса – и опять скрывался. Впору было поверить, что он так и в Тартар сиганет – подпоить Гекатонхейров и порадовать узничков.

Нет, не совался.

Зато мог споить всех сыновей Гипноса разом, а потом белокрылый гонял потомков у себя во дворце, вопя: «Что вы там людям во снах напоказывали?! Вы хоть представляете, как они меня костерят?!»

Нездоровое веселье не коснулось лишь Гекаты и ее крылатых псов (мормолики перепились до единой), да еще Оркуса. Бог лживых клятв томно вздыхал и между делом бросал взгляды, явственно говорящие: «Доколе?!»

Я обустраивал новые Поля Мук, разрешал споры и ждал.

Дионис напрашивался слишком откровенно. Афина, что ли, упоминала о том, что в ранней юности у Гермеса была такая забава: перевоплотиться в смертного воина и попасться на пути здоровяку из ратей Крона. Прохвост сперва молил о пощаде, потом пытался драться, потом его якобы обезоруживали, он драл на груди хитон с воплем: «Бейте, суки, умру за Кронидов!!» – а когда на него уже рушился меч, взвивался в небеса, доставал свой настоящий клинок и провозглашал: «Нехорошо обижать слабых!»

К чему мне еще носиться за Дионисом, когда он и так ко мне придет? С каждым днем ведь все ближе пирует.

Карту Дионисовых пиров мне невольно рисовал их завсегдатай Эвклей – когда натыкался в коридорах и заявлял:

– С-сидели у Стикса на западе!

– У слияния с Ахероном!

– Сти-сти… стигийские болота…

– Озеро Мнемозины.

– Ва-а-пще не помню где, но… ик, дополз нормально…

Дворцы Кер, Аты, Лиссы, Эриды, асфоделевые поля – ближе, ближе…

Харон вбежал в главный зал на седьмой день начала вакханалии. Мир и благоденствие царили на земле, и судов опять было – самую малость, зато пьяных склок предостаточно, и нужно было рассудить размолвку между Керами и Эриниями.

Те и другие уже высказали запутанные обвинения и успели сцепиться – семеро на трое – когда двери распахнулись, и трясущийся лодочник оказался перед троном, распихав и Кер, и Эриний.

Веслом.

Весло Харон держал наперевес, а трясся от ярости. Щеки ходили ходуном, как прокисшее тесто, в полуистлевший хитон проглядывали тонкие ноги, а в сплошном колтуне бороды терялся гневный сип:

– Наз… назад!!! С разрешением ей… П-плыть!! Она позволила! Тени!

Пока перевозчик захлебывался пеной и размахивал веслом, я прикрыл глаза.

Тень у пристани, рядом с пустой лодкой. Тень, получившая память назад. Недоуменно хлопающая глазами: а где там лодочник?

И Гермес Психопомп рядом – ежащийся от неловкости и посекундно оглядывающийся. Мне даже показалось, он бормочет: «Будет тебе лодочник, как же. Вот Владыка узнает – и не понадобится нам перевозчика. В полете Стикс преодолеем…»

«Как это – в полете?!» – моргает юная тень. Красивая тень. Только дура. Все-таки, Семела-фиванка была отчаянной дурой, что до смерти, что после…

Семела, значит.

– Кто дал ей разрешение покинуть поля асфоделя?

Впрочем, что я спрашиваю, я не давал.