Аид, любимец Судьбы. Книга 2: Судьба на плечах (СИ)

Вот как, даже без притворства? Мог бы хоть для виду порасспрашивать: «Что она сказала?» или «О чем ты догадался?»

– Хорошо.

– Хорошо?

– Очень хорошо. Приглашала погостить. Накормила виноградом. С женитьбой помочь обещала.

Зевс поморщился и поднял ладонь, будто заслоняясь от порыва ветра, бросившего пепел в лицо.

– Значит, он ей все еще дорог, – обронил тихо.

– Они, – поправил я. – Они ей все еще дороги.

Громовержец повернулся. Уперся в меня пристальным взглядом – метнул знаменитую серую молнию.

Молния потонула в тартарской черноте – не надо на меня так смотреть, брат, мой взгляд светлее со временем не становится.

– Насколько она безумна?

Тифону в Тартаре, видно, крошек под бок напихали: вон с каким остервенением заворочался, из кратера в небо полетели ошметки лавы, Гелиосова колесница скрылась за дымом, и земля закачалась под ногами палубой корабля в шторм. Но двое Владык остались стоять незыблемо – на то они и Владыки.

– Спросила меня о Рее. Давно ли видел.

– Ясно.

Безумна настолько, что перепутала отца и сына, не разобрала, кому Звездоглазая мать, а кому – жена… о чем теперь думаешь, Зевс? Что надо бы и Мать-Гею – как когда-то Урана?

Только вот мы же сами расплавили серп, которым когда-то был оскоплен муж Плодоносной, так что теперь делать? С молниями выйдешь на безумную бабку, внучек?

– Еще говорила что-нибудь полезное?

– Сказала, что не будет мстить за Тифона.

Зевс хмыкнул и отвернулся, разрывая цепь наших взглядов. Взглянул туда, где из катера вслед за первой поползли новые огненные змеи – вот одна как раз добралась до горного дуба и заглотнула легко, как птенца, только пылающие ветки испуганно махнули крыльями.

–

Солгать не могла?

– Безумие всегда истинно. Она не пойдет против нас. Пока что.

Кажется, теперь я знаю, от кого отец унаследовал это свое «рано или поздно». И понимаю, что именно таилось в прощальном смешке Геи-Земли.

– Пока что, значит, не пойдет – а потом?

– А потом – не знаю.

Зевс огорченно вздохнул. По-старому, по-мальчишески взлохматил себе шевелюру. Зачем-то подергал бороду, будто хотел оторвать – и здравствуй, утраченная юность.

– Хорошо. Я сделаю так, чтобы за ней присматривали. Может, с годами она смирится…

«…а может, я придумаю, как раз и навсегда избавить нас от забот», – это он проглотил. Расправил и без того расправленные плечи, еще раз свысока оглядел остров – горы, лагуны, томные изгибы холмов…

– А знаешь, зачем я тебя сюда вытащил? – вдруг спросил Громовержец. – Я вот думаю этот остров Коре подарить. К вашей свадьбе. Ну как, по-твоему, ничего?

И негромко рассмеялся, глядя на мое лицо.

– Да что ты в самом деле… или думал, что я отступлюсь от своего? Я же сказал – бери! Бери и владей! И не церемонься там: поплачет и свыкнется. Хотя… кого я учу.

Ну конечно, Черного-то Лавагета скорее нужно учить церемониться. А то вот за века как-то не пришлось постигнуть важную науку.

– А что с Деметрой?

– С Деметрой? Как хочешь. Она же не всегда бывает в той долине. Ну так что – ты уже решил, как… или подсказать?

Он опять смотрел на меня – с высоты, потому что я стоял ниже, да еще и сутулость эта вечная… Я заглядывал в добродушное лицо Владыки.

Готового одарить брата прекрасной женой – дочери для такого дела не жаль. Еще и подсказать неуклюжему женишку, как надо действовать (можно быком обратиться, можно жеребцом, кукушкой не надо – это уже с Герой было…). Чуть ли не подтолкнуть к великому подарку – ну, а что подарок станет карой для промахнувшейся сестры, так ведь всякое бывает. И в конце-то концов, каратель среди Кронидов один…

Может быть, я швырнул бы тебе в лицо этот твой подарок, мой щедрый брат, – если бы он только не был так нужен мне самому.

Грохот извержения и далекий гул моря скрывали иные звуки, но прислушайся – и это заливается ржанием четверка черных коней в золотой колеснице. К чему мне придумывать что-то, брат, когда можно взять чужое. Например, вспомнить свадьбу Посейдона.

Я ведь тоже колесничий. И я ведь вор – это все еще с Титаномахии знают.

– Да, брат мой. Я решил.

[1] Диплакс – теплый двойной платок.

Сказание 7. О кражах, сражениях и зёрнах граната

Персефона, зерном загубленная!

Губ упорствующий багрец,

И ресницы твои - зазубринами,

И звезды золотой зубец…

М. Цветаева

Воин не может быть вором. Кто сказал это? Памяти в венах все меньше, какая осталась – торопится стечь по капле в спокойные черные воды, и не помнится – от кого и когда услышал эту глупость.

Глупости застревают в тебе зазубренными наконечниками стрел, а потом их яд течет в твоей крови, если только вытравить не успеешь.