Ованес Ерзнкаци, Наапет Кучак. Айрены. Перевод Ю.А. Шичалина

Причиной, побудившей меня взяться за эти переводы, была твердая уверенность в том, что армянская поэзия выработала свои классические формы, которые заслуживают так называемого «перевода размером подлинника». К числу таких классических форм безусловно относятся айрены.

Традиция переводов с армянского на русский имеет пока довольно небольшую (хотя и насыщенную) историю, — в особенности, если сравнивать ее с близкой мне и хорошо знакомой историей перевода античных авторов.

Если бы кто-нибудь сегодня взялся перелагать гексаметры, например, или элегические дистихи греков и римлян традиционными русскими размерами, а то и просто как Бог на душу положит, такие переложения никто не счел бы переводами, потому что есть установившиеся нормы передачи этих античных разкеров русскими гексаметрами и пентаметрами и квалифицированный переводчик обязан владеть этими размерами, а при желании может сам писать как этими, так и другими античными размерами.

Но армянские пятнадцатисложники до сих пор — насколько я знаю — переводят как кому вздумается: айрены до сих пор не вошли в обиход русской поэзии, причем совсем не потому, что по-русски нельзя найти адекватную форму, а потому, что русские переводчики больше были озабочены задачами популяризации армянской поэзии и не выработали к ее классическим формам того отношения, какое уже давно выработалось к поэзии античной! Античную поэзию изучают и у нее учатся, а с армянской знакомятся и знакомят.

Для передачи армянского пятнадцатисложника в предлагаемых переводах используются две основные схемы: с одной цезурой (5 + 2 — цезура —3 + 5 слогов: «Мне не с чем сравнить наш мир: без конца и радости труд...») и с двумя цезурами (5 – цезура – 5 – цезура + 5 слогов: «Навеки блажен, кто всю свою жизнь в скорбях проведет...»).

В обеих схемах обязательно ударные слоги — 2-й, 5-й, 7-й, 10-й, 12-й, 15-й; первый слог может опускаться — тогда счет начинается со второго; в принципе (и —насколько мору судить — исторически) схема допускает растяжения («Вера — оплот, коль она у тебя, — наследный надел...»), но — чтобы не расшатывать русский стих — растяжениями следует пользоваться крайне умеренно, а лучше их избегать, лаже при небольшой привычке предлагаемый стих не нужно высчитывать: он легко воспринимается и воспроизводится на слух.

В своем отношении к переводу айренов я был поддержан С.В. Шервинским, который прослушал посылаемые переводы и сделал замечания, с благодарностью мной учтенные.

Ю.А. Шичалин

АЙРЕНЫ

Ованес Ерзнкаци

Навеки блажен, кто всю свою жизнь в скорбях проведет,

кто плачет, крушась о тяжких грехах, всю жизнь напролет:

омывшая грязь в слезах, белизну душа обретет, —

а иначе где невеста наряд на свадьбу найдет?

Дан людям язык! У честного он — что слиток златой;

единый язык в устах у людей, у змей же — двойной;

и ты, чей глагол сегодня — таков, а завтра — иной, —

как родич змеи проклятье ее дели со змеей.

О братья мои, прошу, коль пришли, пожалуйте к нам!

В юдоли земной, где дух подчинен слезам и скорбям, —

услада бесед — целебна, ваш вид — отраден очам.

Блаженные дни, когда довелось увидеться нам!

Мне не с чем сравнить наш мир: без конца и радости труд,

и добрый, и злой равно за черту сей жизни уйдут;

но все-таки ты ревнуй о добре, покуда ты тут:

не то из садов эдемских тебе листка не дадут.

Вера — оплот, коль она у тебя — наследный надел.

Взяв заступ и лом, ее сокрушить пусть враг подоспел,

пусть конников тьмы, ее обступив, шлют тысячи стрел, —

кто верит — плюет на выпады их, насмешлив и смел.

«Ты — путник», — скажу, коль ты до конца свой путь предречешь;

родился, в сей мир пришел, — расскажи, откуда идешь;

в чужой поселясь стране, не скрывай, как жизнь поведешь;

умрешь, погребут тебя, — объяви, куда отойдешь.

Ох, умники есть! А знающий толк, — найдется ль такой?

Подумал один и жемчуга нить метнул пред свиньей.

А что он свинье, которая грязь гребет день-деньской? —

Потопчет его и ранит тебя по злобе тупой.

Того, в чьих речах — изысканный вкус, достойным зовем:

речь пресная — сор, пусть даже несет сокровища в дом.

Бог мир сотворил — и землю с водой, и воздух с огнем —

и не отступил хотя бы на пядь от меры ни в чем.

Вот слово мое, — оно дорогим каменьям подстать:

тело твое — как лодка, а ум — безбурная гладь,

трезвая мысль — как кормчий — везет бесценную кладь;

и слава тебе, коль к берегу он сумеет пристать!

Грехи перечтя, рыдал я, сражен нечестьем своим.

Шел караван из мира сего, — я с ношей за ним.

Мне ангел у врат: «Куда ты идешь, печалью томим?

И ноша твоя — с тобой, а у нас нет места таким».

Превыше всего четыре моих совета блюди:

чужие грехи — прощай, а свои — нещадно суди;

Бога — люби и помни всегда, что смерть впереди;

всё зло победишь, взрастив мой наказ, как древо, в груди.

Кто странника прочь прогнал, — пусть уйдет в изгнание сам,

изгнанника жизнь пусть сам поведет по чуждым краям;

и пусть не вместить монет золотых его сундукам,

они для него — не больше, чем прах, в тоске по друзьям.

Как мope, наш мир: в него угодив, промокнет любой.