Айсолтан из страны белого золота

— Э, друг, да ты ревнивый, ревнивый… — задыхаясь от смеха, говорит она. — Вот я из тебя сейчас дурь-то вытрясу! — И, вглядываясь в растерянное лицо Бегенча, опять хохочет. — Ну, скажи на милость: Нязикджемал поверил! Да ведь я ее просто подразнить хотела, чтобы она дурацкий обычай сватовства бросила.

Отпустив, наконец, Бегенча, Айсолтан переводит дух, говорит полушутя, полусердито:

— Тоже еще, старорежимный выискался! Вот не пойду за тебя после этого! Да как ты мог таким глупым словам поверить? Как у тебя только язык повернулся эти глупые слова повторять? Так-то ты меня любишь, Бегенч?

Бегенч сжимает ее руки в своих, смотрит, не отрываясь, на ее нежное смеющееся лицо, говорит:

— Люблю, Айсолтан! Так люблю, что видишь — голову потерял. Прости.

— Ты же знаешь, Бегенч, что я тебя не только на Сазака, а ни на кого на свете не променяю, — просто говорит Айсолтан.

Ветер развеял облака, прогнал их на восток и стих. Снова весело засияло и начало припекать солнце.

Айсолтан и Бегенч сидят на мешке с хлопком и мирно беседуют. Бегенч с воодушевлением рассказывает девушке о том, как они рыли в песках колодец, как заливали его цементом; о том, как в степи открываются все новые и новые пастбища, над которыми разносятся протяжные песни чабанов и нежные переливы тростниковых дудок; о том, как весело смотреть на баранов, когда они приходят на водопой к новому колодцу и, утолив жажду, тяжело взбираются на барханы и разбредаются по степи, а на смену им приходят новые отары, и о том, как хорошо засыпать в степи, у костра, глядя на звезды.

Потом Бегенч признается Айсолтан, что Нязикджемал давно уже капнула ему в сердце ядом, — потому он и осрамился тогда, на собрании. Да и сама Айсолтан отчасти повинна в их размолвке: она только подливала масло в огонь неумеренными похвалами Сазаку.

Девушка хотя и считает ревность большим пороком, но в этот счастливый, солнечный день ей не хочется бранить Бегенча. Вместо этого она принимается рассказывать ему, как от волнения не спала ночей, когда хлопок не хотел раскрываться, и какой это был праздник, когда хлопок, наконец, раскрылся, и как хорошо идет сегодня сбор.

— Айсолтан, — спрашивает Бегенч, — скоро думаешь выполнить план по звену?

— Думаю, к концу месяца, не позже.

— А по колхозу?

— По колхозу к Октябрьским праздникам должны управиться.

— А тогда сделаем той, Айсолтан?

— Той в честь урожая, Бегенч?

— В честь урожая — это уж само собой. И еще один — наш с тобой, Айсолтан.

— А как же быть с Нязикджемал?

— Опять ты меня дразнишь, Айсолтан?

— Нет, нет, Бегенч. Только, знаешь, я с ней пошутила, а она уж и впрямь готова мне халат на голову накинуть.

— Ничего. Мы ее тоже на той позовем.

— А меня? — раздается сбоку насмешливый голос.

"Потды всегда ухитряется появляться, словно из-под земли", — думает Айсолтан и выдергивает свою руку из руки Бегенча.

— Айсолтан! Никак руку занозила?

— Да, Потды. Ты как верблюжья колючка, которая всегда вырастает там, где ее никто не сажал, — с досадой говорит Бегенч.

— А ты что такой сердитый? Устал, что ли, на мешке сидя?

— Соскучился, давно твоей болтовни не слышал.

— И не услышишь, брат. Я сам по себе соскучился. Ты спроси Айсолтан, как Потды сейчас работает. Один умный человек есть — и с тем теперь поговорить некогда. И в светлый день и в темную ночь на трехтонке хлопок вожу. Такая, брат, горячая пора! Ну, а у вас как план выполняется? Который мешок хлопка прессуете?

Айсолтан вскакивает, смотрит на мешок: хлопок в мешке и вправду изрядно примялся.

— Не твое дело. Ступай куда шел! — сердито восклицает Айсолтан, стараясь скрыть смущение.

— Ну вот, всегда так! Одному — мед, а другому — солому в рот. Вам с Бегенчем — мешок, а мне — вон пошел! Несправедливость! Сердце так болит, так болит… Пожалуй, до вашего тоя не заживет.

— Потды! Ты зачем сюда пришел? — спрашивает Айсолтан.

— За Бегенчем.

— Откуда ты знал, что Бегенч здесь?

— Айсолтан! Меня уже лет тридцать как перестали в пеленки заворачивать. Ты здесь, на хлопке? Здесь! Значит, и Бегенч тоже где-нибудь здесь. Где ж ему еще быть? Поехали, Бегенч, обвезу.

— Ступай, Потды, у меня есть машина.

— Ну, все кончено. Пропал парень. Погиб для общества, оплетенный черными косами Айсолтан. Ой, горе, братцы, горе!

Оставшись вдвоем с Айсолтан, Бегенч говорит:

— Завтра я опять уеду в пески, Айсолтан. На колодце еще много дел.

— Опять уедешь? Что ж, прощай, Бегенч. Желаю успеха. Жаль, что тебя не будет здесь: хлопок раскрывается…

— Да… Хлопок раскрывается…

С минуту они стоят молча, прислушиваясь к веселому шелесту, глядя на безграничное пространство хлопкового поля, на приветливо кивающие из-за листьев, чуть колеблемые ветром белые коробочки.

— Пойду работать, Бегенч.

— Прощай, Айсолтан.

— Прощай, Бегенч.

Но Бегенч не уходит. Он делает шаг вслед за Айсолтан:

— А вечером… Разве мы не увидимся, Айсолтан?

— Вечером?.. Хорошо… После девяти.

— Где? Я приду к тебе домой, Айсолтан. Можно?

— А что скажет Нурсолтан-эдже? — лукаво улыбаясь, спрашивает девушка.

Десятая глава