Академик Ландау; Как мы жили

Но взаимная неприязнь началась раньше, еще с тех пор, когда Лившиц занимал одну комнату в квартире Дау. Ну, а когда Дау не стало, и Коре кто-то сказал, что соавтор ее мужа получил деньги в каком-то немецком издательстве и за себя и за своего патрона, вот тогда Кора сорвалась. Я обо всем узнала от нее по телефону. Зная, что ее враг номер один очень пунктуален, она ждала его неподалеку от гаража около десяти часов вечера. Вокруг — ни души. Подъехал Женя, поставил машину, и, когда он запирал свой бокс, она нанесла первый удар. Он выронил ключ и бросился бежать. "Ты не представляешь, как он быстро бегает!" воскликнула моя тетя. Кора ежедневно занималась гимнастикой, она сумела догнать беглеца у его двери, но он никак не мог вставить ключ в замочную скважину, и тут она начала нещадно колотить его длинной палкой для гимнастических упражнений. "Он как-то странно повизгивал, а я все колотила его по заду, уже ничего не соображая, так далеко заводила палку и била с таким размахом, что могла бы перебить позвоночник, поэтому целилась пониже спины".

Я заплакала. Она возмутилась:

— Значит, тебе Женьку жалко! А меня кто пожалеет?!

Я ей напомнила Митрофанушкин сон — "Бедная матушка, ты так устала, колотя батюшку!". Она возразила:

— Мое дело швах. Я забаррикадировала дверь и выходить в ближайшие дни не буду. Ты мне завтра привези хлеба, ладно? К телефону я не подхожу, если что важное, звони так: три раза подряд и сразу клади трубку, на четвертый раз я трубку сниму, но буду молчать. Кора упомянула, что позвонила только Кириллу Семеновичу Симоняну, и мне захотелось узнать его мнение обо всем случившемся.

— Какое мнение, я ржал, — спокойно ответил врач, хорошо знавший всех действующих лиц. — Успокойте, бога ради, вашу тетю. Ни в какую милицию Лившиц жаловаться не пойдет. Так же, как и в поликлинику. Если бы он сунулся в какое-нибудь учреждение с таким делом, там бы все по полу валялись от хохота, что баба его побила по жопе палкой.

Кирилл Семенович оказался прав. Кора с неделю сидела дома, несколько раз видела из окна осунувшегося, хромающего соседа, он еле передвигал ноги, опираясь на палочку…

Больше они не общались.

x x x

После смерти Дау Кора сникла, у нее пропал интерес к жизни. К счастью, остался любимый сын, Игорь, но все же она угасала. И как-то сразу постарела. Она часто говорила о прошедших годах, о том, стоило ли ей оставаться с Дау, когда у него появились любовницы. Однажды я услышала слова, которые меня потрясли:

— Дауньку нельзя было оставить этим финтифлюшкам. Так, как я, за ним никто бы не ухаживал. Он нуждался в постоянном присмотре, забывал поесть, мог простудиться. Нет, я бы места себе не находила вдали от него. И потом, эти проститутки, они готовить толком не умеют.

x x x

Кора была из тех матерей, которых называют сумасшедшими. Сына она любила безумно. Моя мама говорила, что Кору держит на этом свете любовь к Гарику. Держала, да не удержала.

Это трудно объяснить, вроде бы ничего не менялось, но она отдалялась, уходила, замыкалась в себе. Придешь к ней — на столе разложены фотографии Дау, она перекладывает их с места на место, убирать не велит. Перечитывает письма. Ну, и разговоры большей частью о нем.

— Я только сейчас поняла, как он был прав. Конечно, ревность — это варварский пережиток. Ну какое для меня вот сейчас имеет значение, что у него была девушка по имени… ой, я даже имен не помню.

Она говорила медленно, и лицо ее становилось мягче, исчезала горестная складка у рта. Она постарела, но была красивая. Нет, она не молодилась, просто — красивая старуха, хотя это слово старуха — к ней совершенно не подходило. Улыбаясь своим мыслям, она продолжала:

— У меня к его девушкам не то что ревности, у меня даже неприязни нету. Кроме одной идиотки, которая ему не дала.

Тут тетушка строго на меня посмотрела.

— Чего это ты вскинулась? Я ж ничего нецензурного не сказала. Ну как с тобой после этого разговаривать. Эх, ты! Если бы ты не была такой дурой, я бы тебе такое рассказала…

Чтобы как-то разрядить обстановку, я напомнила ей старинный анекдот: бабушка рассказывает внукам, откуда берутся дети. По ее версии — их находят в капусте. Внук тихонько спрашивает у сестры: "Сказать ей, или пусть умрет дурой?".

x x x

Но вот что осталось неизменным, так это любовь к чистоте: по-прежнему все сияло и блестело, и по-прежнему делала она это легко, без напряжения, словно играючи. Брызнул дождик, тетя придвигает к кухонному столу табурет, залезает на подоконник, раскрывает окно и через пять минут окно вымыто, да так, словно стекла вообще нет.

И чувство юмора тоже осталось в полной мере до самого конца. Как-то утром Кора позвонила и сказала, что получила потрясающее письмо, от кого — говорить не стала. Приедешь — покажу.

Работать после этого звонка я уже толком не могла, и отправилась на Воробьевское шоссе. Это было письмо от Пети, ее первого мужа. Узнав из газет о смерти Ландау, он написал Коре обстоятельно о себе, о своей жизни, вспомнил, что они все-таки бывшие одноклассники.