Актея. Последние римляне

— Констанций Галерий такой забавный, — прошептала пристыженная девочка.

Она выпрямилась в кресле, сложила на груди руки, взор ее посуровел, она нахмурила брови и придала лицу выражение искусственной важности.

— Прошу извинения у твоего святейшества за шалости этого ребенка, — сказал сенатор весталке.

Суровые черты Фаусты Авзонии прояснились мягкой улыбкой.

— Искренняя веселость не пятнает никогда молодости, — сказала она.

— Мать оставила ее сиротой слишком рано, мои же братские попечения были, по-видимому, слишком слабы, если они не могли укротить ее живого характера, — объяснил сенатор. — Не мог же я наказывать маленькую девочку.

— Я такова и есть, какой ты воспитал меня, — отозвалась Порция, обдав брата огненным взглядом.

— Порция!.. — укоризненно проговорил сенатор, но в его голосе не было суровости упрека.

И Констанций Галерий не обиделся на девочку, И он ответил на ее веселый смех дружеской улыбкой.

— Это глупенькое дитя, как Кай Юлий называет свою сестру, — сказал он Фаусте Авзонии, — умеет, когда нужно, думать очень рассудительно.

Порция искоса взглянула на патриция.

— Очень любопытно, — вмешалась она, — где Констанций Галерий имел возможность убедиться в моих особенных добродетелях?

— Я уже пять лет смотрю на тебя.

— Известно, что ты близорук.

— Но мне помогает сердце!

Во второй раз раздался серебристый смех девочки.

— У Констанция Галерия есть сердце! — проговорила она.

— А ты как думала? — спросил патриций.

— Я вижу у тебя только одни кости.

— Порция! — снова заметил сенатор. — Ты много себе позволяешь!

Порция пожала плечами, как будто хотела сказать: мне все равно.

Галерий и на этот раз не обиделся. Он посмотрел на свои большие руки и добродушно усмехнулся.

— Огромные! — проговорил он, к общему удовольствию всей компании. — Они могли бы задушить медведя, а должны бездействовать.

— Они могли бы колоть дрова, — заметила Порция.

— Это делали мои предки, колонисты в Реции, — отвечал патриций, — а меня ждет иная работа.

Он принадлежал к новой римской аристократии, которая заняла место прежних исторических фамилий, уничтоженных почти без следа войнами, проскрипциями[34] и подозрительностью императоров. Его прапрадед, потомок маркоманов, допущенных в государство Марком Аврелием, выслужил себе в легионах право гражданства; его прадед получил на полях битвы перстень всадника; его дед, наместник одной из африканских провинций, составил значительное состояние, а отец купил для себя и своих потомков патрициат, доступный со времени Диоклетиана для всех богатых людей. Сам Галерий родился уже членом сенаторского сословия и считался римлянином по плоти и крови, хотя по типу был самым обыкновенным варваром. Высокий, широкий в плечах, нескладный, тяжелый на подъем, он в сравнении с Каем Юлием походил на неотесанный пень. У брата Порции было все деликатно и мелко, начиная с головы, как будто выточенной, и кончая маленькой рукой и ногой, у Галерия же все грубо, первобытно, недоконченно. Главной чертой Кая Юлия была утонченность, на большом же лице Констанция Галерия преобладало прямодушие.

— Да, — повторил он, — меня ждет иная работа. Моя жизнь и кровь принадлежат Риму за сенаторский пурпур, и кровью же мой отец щедро заплатил за всаднический перстень.

— Кровь всего действеннее гасит людские страсти и быстрее всего разрешает самые запутанные споры. Мы сделаем все, что потребует от нас слава Рима.

— Я слышу слова мужа, — отозвалась на это Фауста Авзония. — Когда наступит решительная минута, то располагайте моими средствами.

Белая шелковая, окаймленная золотой бахромой занавеска заколыхалась, и в глубине двора раздался голос глашатая:

— Знаменитый Винфрид Фабриций, воевода Италии, просит о свидании.

Христианин в атриуме Весты был таким невиданным явлением, что гости Фаусты Авзонии изумленно переглянулись друг с другом. Что было нужно этому галилеянину в приюте староримских традиций?.. В городе уже знали о его неприязненно-враждебном отношении к народным богам. Все знали, что в Виенне, при дворе Валентиниана, он принадлежал к ревностнейшим сторонникам новой веры.

Один лишь Кай Юлий незаметно улыбнулся.

— Винфрид Фабриций был ко мне очень внимателен во время уличных беспорядков, — сказала Фауста Авзония и, обратившись к глашатаю, добавила:

— Пусть войдет.

Воеводу встретило холодное молчание и недоброжелательные взгляды. Он, по-видимому, почувствовал это и приближался к весталке медленным, колеблющимся шагом. Правда, он гордо нес голову, владея собой, но его лицо побледнело от внутреннего волнения.

На нем не было теперь военного убора. Он не надел панциря и не опоясался мечом, а тяжелые сапоги заменил легкими сандалиями из тонкой красной кожи, расшитой серебряными нитями. На золотых лентах, которыми привязывались к ногам сандалии, блестели рубины. Из-под тоги, окаймленной узкой пурпурной каймой, означавшей принадлежность к всадническому сословию, выглядывала шелковая туника жемчужного цвета, застегнутая под шеей сапфиром необычайной величины.