Актерская книга

Вдова советского графа Алексея Николаевича Толстого, Людмила Толстая, выстроила на Новодевичьем пышный саркофаг. На саркофаге большой барельеф — профиль писателя и под ним скорбящие герои его произведений, объемные фигурки в бронзе. Скорбит Рощин и Телегин из «Хождения по мукам», застыли в неуемном горе сестры Катя и Даша, склонили головы и навеки задумались о своем создателе Александр Меншиков и Петр Великий. А что такого? Есть Петр Пушкина, есть Петр и Толстого! Так-то оно так… Но вот вообразить себе Петра Великого статуэткой на могиле великого Пушкина вряд ли возможно. У безутешных вдов Ярона и Толстого буйная творческая фантазия.

Памятники. Много я перевидал их в своей жизни. Помню знаменитое миланское кладбище-музей, где содержать могилу дороже, чем прожить жизнь человеку, в ней покоящемуся. Не кладбище — музей скульптур. Видел я в Испании Долину Павших. В небесах огромный крест, собор длиной с собор Святого Петра в Риме, под куполом с огромной фреской плоская каменная плита. Здесь Франко. Вокруг собора в скале невидимые глазу могилы павших франкистов и республиканцев. Теперь они навсегда вместе в этой долине, где шла братоубийственная война.

Видел и грузинские пантеоны, в основном стелющиеся или слегка поднимающиеся над землей. Большие и прямоугольные квадраты — четырех уложить можно, облицованные мрамором и гранитом. Над квадратами кое-где торчат реалистические бюсты генералов, вызывающие ассоциации с фильмом Эльдара Шенгелая «Необыкновенная выставка». И тут досадные ляпы особенно заметны на фоне красоты и гармонии грузинских пантеонов.

В одном из них, втором по знаменитости после Мтацминского, могила драматурга Жоржа Мдивани, известного по эпиграмме: «Искусству нужен Жорж Мдивани, как жопе нужен гвоздь в диване». По завещанию покоится теперь автор «Твоего дяди Миши» в Тбилиси. Огромный черный мраморный квадрат, как у всех, но есть деталь, которая привлекла мое внимание: на одной из мраморных сторон квадрата лежит огромная черная мраморная книга. Не книга — фолиант, масштаба «Божественной комедии». Она навеки сомкнула страницы. А что? Символично! Никто никогда больше не сыграет «Твоего дядю Мишу» и не прочтет ни строчки автора, хотя книга призвана напомнить живущим: се был летописец времени!

Стоял в Мтацминском пантеоне огромный валун серо-зеленоватого цвета — и надпись на нем: «Галактион». Всем ясно, какой Галактион. Это тот случай, когда фамилии не требуется: раз Галактион — значит, Табидзе. Раз Чарли — значит, Чаплин, раз Элла — значит, Фицджеральд. Но и здесь решили уточнить и заменили надпись: «Поэт Галактион Табидзе». Жаль. Но вот у Важи Пшавелы все осталось, как было: серый камень, письмена, вечность.

О памятнике Владимиру Высоцкому шли долгие споры, существовали партии и группы. Отголосок споров донесся и до меня. Марина Влади и согласные с ней предлагали большой камень, чуть ли не осколок сибирского метеорита. И имя. Победила другая, семейная, кажется, точка зрения и тех, кто ее разделял. Я свободно прошел через толпу, стоящую уже внутри кладбища. Милиционеры мне козырнули и вежливо пропустили нас с Татой на огороженное пространство. Вдоль штанкет стояли люди, которых было не больше, чем в обычные дни у могилы Высоцкого. Первый взгляд на памятник: что-то золотое стоит над могилой. Первое чувство — ощущение медного дешевого цвета. «Ничего, со временем потемнеет, будет лучше», — замечает Алла Демидова.

Круг замкнулся. За пять с лишним лет до этого я стоял на том же самом месте рядом с Аллой Демидовой. Был день похорон. Подойти к могиле было физически невозможно. Тогда рядом с нами в полосатом пиджаке стоял Олег Даль.

Алла припомнила и рассказала мужу, Владимиру Валуцкому: «Знаешь, когда застучали молотки, Миша сказал — мы же ничего не могли видеть и почти ничего не слышали: «Ну вот, застучали». А Олег ответил: «Интересно, кто следующий?» Я не стал спорить с Аллой Демидовой: ничего такого Олег тогда не сказал. Просто стоял бесслезный и смотрел.

Девять дней отмечали в Театре на Таганке. Опять было две группы. Особо приближенные были в квартире Володи и Марины Влади: Юрий Петрович Любимов, Ахмадулина, Мессерер, родственники, кажется. Я, естественно, туда не был зван, другом Володи не был, просто любил и ценил его талант. Потому на девять дней мы с женой поехали на Таганку. Был стол, было много водки. Сидели артисты и работники театра, помню Демидову, еще про себя удивился: почему она не там, на квартире, Бортника, Золотухина, Смехова, Жукову, других. Особенно выделялась тогда Володина старая любовь, Таня. И, как она говорит (наверное, так и есть), мать его ребенка.

Помню, в мое междуженье она мне приглянулась. Володя тогда был в Париже с Мариной. Так почему бы, собственно, и нет? «Миша, не надо, это Володина женщина», — спокойно, но настойчиво сказал мне кто-то во время очередного застолья в Театре на Таганке. И я тут же отстал. На девяти днях она была полуофициальной вдовой в черном. Две вдовствующие королевы, два дома. Я тогда и не знал, что главная — третья, девочка Ксюша, его последняя сильная любовь.