Актерская книга

А знаменитая МХАТовская игра — «путешествие из Петербурга в Москву»! Собирались мужской компанией, над столом вешалась старинная железнодорожная карта со всеми остановками (их было предостаточно), с указанием, где и на сколько останавливается железнодорожный состав, где ресторан на станции, где буфет, — и начиналось путешествие. Сначала «заряжались» перед «отъездом» из Петербурга, затем «на остановке» подбегали к столику, где был организован фуршет, и добирали, закусывая в отпущенное для остановки время, на «поезд» опаздывать было нельзя — выбывал из игры, ехали дальше, болтали, обсуждали театральные и другие новости, потом снова гонка: остановка «Бологое» — и в ресторацию, к водочке со стерлядью. Когда лишь немногие «прибывали в Москву», нужно было выполнить непростое задание: скажем, пройти на импровизированную эстраду и прочесть монолог Брута или Антония из «Цезаря» или исполнить что-либо, какой-нибудь дивертисмент. И тогда тебя чествовали зрители.

Я уже студентом помню скандалы со стариками второго поколения: Павел Владимирович Массальский, мой педагог, кавалергард Ершов, Борис Николаевич Ливанов сняли сандуновский бассейн в банях. На бортиках стояли стопари, а в бассейн они накидали рыбку — шпроты. Задание состояло в следующем: нужно было зубами поймать шпротину, тогда ты подплывал к бортику, выпивал стопарь и закусывал рыбкой.

Мы в «Современнике» еще иногда шутковали, помня наших учителей. Пожалуй, самый смешной случай был на спектакле драматической пьесы Олби «Баллада о невеселом кабачке». Я играл от автора-рассказчика. Так именовался этот персонаж. У меня были длинные драматические монологи, обращенные к залу. А Олег Табаков, Лелик, играл горбуна-мальчишку. И вот мой тогдашний друг решил рассмешить и меня, и партнеров. Во время спектакля он прохромал (его персонаж еще и прихрамывал) мимо меня и сказал, так, чтобы слышали только я и мои партнеры: «Такому рассказчику — х… за щеку!» Я застыл, а потом не смог удержаться от смеха. Мои партнеры фыркнули и отвернулись от зала. Хулиганство, конечно, но ведь и вправду смешно. После спектакля я умолял Табакова не смешить меня в этой трудной роли. Он дал мне честное слово, что больше он такой шутки не повторит. «Лелик, поклянись!» — «Клянусь!» И он не нарушил клятвы — больше рта не открыл, чтобы сказать слова, к роли и тексту не относящиеся. Я и партнеры, конечно, на следующем спектакле находились в напряжении, когда дошла очередь до этого места и этой мизансцены, когда я произношу свой монолог, а он хромает мимо меня. Нет, Лелик слово сдержал, но, хитро оглядев всех и как бы демонстрируя, что он человек чести, он всего лишь оттопырил языком щеку. Со мной и партнерами случилась истерика.

Неискушенный в наших профессиональных делах пурист скажет: «И это на святых подмостках?!» Отвечу: как раз эти розыгрыши и шутки, идущие от традиционных МХАТовских, дают иногда, пусть и ценой срывов отдельных мест спектакля, актерскую разрядку. Своеобразную демонстрацию мастерства. Когда я пишу «смеховая истерика», конечно, я сильно преувеличиваю — я же не ушел со сцены! Я обыграл, как и мои партнеры, ситуацию и продолжал свой драматический трудный монолог.

А как любил шутить на сцене величайший из великих русских артистов Михаил Чехов! Когда его партнеры по второму МХАТу заклинали его не смешить их, Чехов не сдавался, он утверждал, что театр — это великое дело, однако игра.

Эти забавные традиции имеют давние корни. Никогда не следует забывать, что театр, а теперь и кино — это все-таки игра. Иногда игра ва-банк, страшная игра нервов со смертельным риском. Эта игра требует расслаблений, иначе какой-нибудь ретивый Отелло в зажиме может нанести Дездемоне физические увечья. Расслабление — признак здоровья творчества. Вопрос вкуса, меры, места и времени, а главное, права на игру в карманный театр. Помню, Андрей Миронов здорово и к месту рассмешил меня, когда мы снимались в «Соломенной шляпке» в Ленинграде. Во время нашей комедийной сцены я, повернувшись к нему в кадре после команды: «Мотор!», вдруг увидел, что он широко улыбнулся мне во весь рот, обнажив зубы, которые все — все! — вдруг стали золотыми. Этот гад во время сцены, снимаемой на пленку, умудрился вставить себе в рот золотую фольгу. Я прыснул — и кадр был прерван. Режиссер сердился. Ну, подумаешь, испортил десять метров пленки! Зато таким образом Миронов поддержал комедийную атмосферу съемки. А съемка — дело физически утомительное, и, играя водевиль «Соломенная шляпка», можно невольно усохнуть от усталости. Следующий дубль был сыгран мной и им очень легко и вошел хорошим куском в фильм. К месту и вовремя рассмешил меня хулиганством покойный Андрей Миронов. Покойный Андрюха.